Похищенный. Катриона

Я понимал, что сам довел дело до такого оборота, но каяться было поздно, да и не было у меня сил каяться. Я чувствовал, что недолго осталось мне волочить по земле ноги, что скоро они отнимутся, я упаду и издохну средь этих сырых холмов, как какая-нибудь паршивая овца, и будут белеть мои кости, как останки лесного зверя. Воображение с легкостью перенесло меня в час моей смерти. Мысль о ней доставляла мне неизъяснимую радость. Приятно было вообразить, как я, одинокий, умираю в горной пустыне, а надо мною с клекотом кружат орлы. «Как тогда раскается Алан,— думал я.— Тут-то он вспомнит, сколь многим обязан он мне, и это воспоминание станет для него пыткой». Точно глупый, больной, обозленный на весь свет школьник, я шел, лелея в душе ненависть к моему товарищу, вместо того чтобы пасть на колени и молить господа о помиловании. Но насмешки Алана только доставляли мне злобную радость. «Говори, говори,— думал я.— У меня для тебя припасена шутка похлеще. То ли ты скажешь, когда я умру. Моя смерть станет для тебя пощечиной. Какова месть! Как ты тогда будешь каяться, проклиная себя за свою неблагодарность и жестокость».

Между тем мне становилось все хуже и хуже. Раз ноги мои подкосились, и я упал, Алан поглядел на меня с недоумением и тревогой, но я поспешно поднялся и зашагал как ни в чем не бывало, и он, видимо, успокоился. Меня же бросало то в жар, то в озноб. В боку кололо невыносимо. Я почувствовал, что силы меня оставили. Тащиться дальше было невмочь, и тут внезапно мной овладело желание выместить злобу на Алане, дать волю всем своим чувствам, чтобы уж поскорее, разом и бесповоротно, принять свою смерть. Тут, кстати, он обозвал меня вигом. Я остановился.

— Мистер Стюарт,— проговорил я дрожащим, как струна, голосом.— Вы старше меня, и в ваших летах должно бы знать, что такое хорошие манеры. Вы попрекаете меня моими политическими взглядами, вы находите, что это остроумно? Я всегда полагал, что когда джентльмены не сходятся во взглядах, то ведут спор, как и подобает джентльменам, а если я ошибаюсь, то смею вас уверить: у меня найдутся шутки позабавнее ваших.

Алан стоял в нескольких шагах от меня, наклонив голову чуть набок, засунув руки в карманы; шляпа его была лихо заломлена. Губы, сколько я мог разглядеть при свете звезд, скривились в недоброй усмешке. Когда я умолк, он принялся насвистывать якобитскую песню. Она высмеивала генерала Коупа, разгромленного при Престонпансе.

Эй, Джонни Коуп, ты еще гуляешь по свету?
Барабаны твои еще бьют?

Мне вспомнилось, что во время того сражения Алан находился в войсках английского короля.

— К чему вы это напеваете, мистер Стюарт? Уж не к тому ли, чтоб напомнить мне, что вы кругом биты?

Песня смолкла на устах Алана.

— Дэвид! — только и мог проговорить он.

— Я больше этого не потерплю! — продолжал я.— Я не потерплю, чтобы вы отзывались дурно о моем короле и о добрых друзьях моих Кэмпбеллах!

— Я Стюарт...— начал было говорить Алан, но я оборвал его.

— Как же, знаю: у вас королевское имя. Но, заметьте, с тех пор как я брожу по горам Шотландии, я насмотрелся на многих носителей этого имени. Лучшее, что я могу о них сказать, так это то, что им совсем не мешало бы помыться.

— А знаешь ли ты, что это оскорбление? — сказал Алан голосом очень тихим.

— Что же, весьма сожалею: я еще не все сказал. Коли вам не по душе эта нравоучительная заутреня, то обедня вас тем более не утешит. Вас преследуют люди моей партии, взрослые люди, а вы себе в утешение насмехаетесь над несовершеннолетним. Слабое утешение! Вас побили и Кэмпбеллы и виги. Вы улепетываете от них как заяц! Так по крайней мере отзывайтесь с уважением о ваших врагах!

Алан стоял неподвижно; полы его плаща хлопали на ветру.

— Жаль,— наконец проговорил он.— Есть вещи, которые не могут быть оставлены без внимания.

— Я вас об этом и не прошу. Если угодно, я к вашим услугам.

— К услугам?

— Да, я готов предоставить вам удовлетворение. Я не бахвал, как некоторые. Ну, что же вы, нападайте!

И, вынув шпагу, я стал так, как учил меня сам же Алан.

— Дэвид! — воскликнул он.— Ты с ума сошел. Я не могу с тобой драться. Это же будет убийство.

— Так вот на что вы рассчитывали, оскорбляя меня!

— Твоя правда! — воскликнул Алан и в сильной озадаченности застыл на мгновение как вкопанный, подергивая пальцами губы.— Твоя правда! — произнес он вновь и обнажил шпагу, но не успели наши клинки скреститься, как он бросил клинок свой и повалился на землю.— Нет, нет. Не могу... не могу я...