Похищенный. Катриона

Он развернул письмо и первые строки пробежал небрежно, подняв глаза и учтиво кивнув, когда дошел до моего имени, но последние слова, как мне показалось, остановили его внимание, и я убежден, что он перечел их дважды. Можете себе представить, как все это время стучало мое сердце — ведь я перешел мой Рубикон и приближался к полю сражения.

— Рад познакомиться с вами, мистер Бальфур,— сказал он затем, откладывая письмо.— Разрешите предложить вам рюмку кларета.

— С вашего благосклонного разрешения, милорд, позволю себе сказать, что это поставило бы меня в невыгодное положение,— ответил я.— В письме, вероятно, упомянуто, что меня сюда привело дело, грозящее мне серьезными последствиями, а так как к вину я привычен мало, тем более скоро оно может меня отуманить.

— Как вам угодно, — сказал он.— Но если позволите, я, пожалуй, прикажу подать сюда бутылку для меня самого.

Он позвонил в колокольчик, и лакей, точно по сигналу, почти сразу же принес вино и рюмки.

— Может быть, вы все-таки присоединитесь ко мне? — спросил лорд-адвокат.— Ну так, за наше более близкое знакомство! Чем же я могу вам служить?

— Пожалуй, мне следует начать с того, что я здесь, милорд, по вашему настойчивому приглашению,— сказал я.

— Значит, вы осведомлены более моего,— заметил он,— так как, признаюсь, до этого вечера, мне кажется, я не слыхал о вашем существовании.

— Справедливо, милорд! Мое имя, правда, для вас ново,— сказал я.— И тем не менее последнее время вам очень хотелось познакомиться со мной, о чем вы заявляли публично.

— Не могли бы вы подсказать мне отгадку? — перебил он.— Я ведь не пророк Даниил.

— Попробую,— сказал я.— Будь я склонен шутить, а я отнюдь к этому не склонен, то, мне кажется, я мог бы потребовать от вашей милости двести фунтов.

— На каком основании? — спросил он.

— Это же награда, назначенная за мою поимку,— ответил я.

Он тотчас отодвинул рюмку вместе с бутылкой и выпрямился на стуле.

— Как прикажете это понять? — осведомился он.

— «Рослый юноша, семнадцати лет от роду,— процитировал я,— говорит на нижне-шотландском наречии. Бороды не имеет».

— Эти слова я узнаю,— сказал он.— И если вы явились сюда с неразумным намерением поразвлечься, то они могут оказаться для вас весьма опасными.

— Цель моего прихода,— возразил я,— это вопрос жизни и смерти, и поняли вы меня совершенно верно. Я тот юноша, который разговаривал с Глену ром, когда его застрелили.

— Я могу только заключить (раз вы явились сюда), что вы намерены доказать свою непричастность,— заметил он.

— Вывод очевиден,— подтвердил я.— У короля Георга нет подданного более верного, чем я, но, будь мне в чем себя упрекнуть, у меня хватило бы благоразумия не входить в ваш дом.

— Я рад этому,— сказал он.— Такое отвратительное преступление не оставляет места милосердию. Кровь была пролита самым варварским образом. Пролита она была, как вызов его величеству и всему своду наших законов, их заведомыми и отъявленными противниками. Я придаю этому величайшую важность. Не стану отрицать, что считаю это преступление прямым оскорблением его величества.

— И к несчастью, милорд,— добавил я сухо,— прямым оскорблением еще одной высокопоставленной персоны, которую мы называть не станем.

— Если эти ваши слова содержат какой-то намек, должен сказать, что считаю их неприличными для верноподданного и, будь они сказаны публично, я был бы обязан принять их к сведению,— заявил он. — Мне кажется, вы не понимаете серьезности своего положения, не то вы поостереглись бы усугублять эту серьезность словами, бросающими тень на чистоту правосудия. Правосудие в этой стране и в моих недостойных руках не склоняется ни перед какими персонами.

— Вы приписываете мне, милорд, излишнюю самостоятельность речей. Я же всего лишь повторил то, о чем толкуют повсюду, то, что я слышал на своем пути везде и от людей самых разных мнений.

— Когда вы достигнете более благоразумного возраста, то поймете, что подобную болтовню не должно слушать, а уж тем паче повторять,— сказал лорд-адвокат.— Но я готов признать, что дурных намерений у вас не было. Этот вельможа, которого мы все почитаем и который, бесспорно, был больно ранен недавним варварством, вознесен слишком высоко, чтобы такие наветы могли его коснуться. Герцог Аргайльский — вы видите, я говорю с вами прямо — принимает это столь же близко к сердцу, как и я и как нас обоих обязывают наши судейские должности и служение его величеству. И могу только пожелать, чтобы все руки в этом дурном веке были бы столь же чисты от семейной мести. Но по воле случая жертвой своего долга пал Кэмпбелл — а кто усерднее Кэмпбеллов исполнял этот долг? Это говорю я, не Кэмпбелл. Но потому что глава этого славного дома — к выгоде для нас всех — возглавляет сейчас и коллегию юстиции, мелочные души и недовольные языки дали себе волю во всех кабаках страны, и оказывается, молодые джентльмены, вроде мистера Бальфура, настолько неразумны, что вторят им.— Начало своей речи он произнес как оратор в суде, после чего вернулся к тону хозяина дома.— Но в сторону все это. Теперь мне остается узнать, как поступить с вами.