Похищенный. Катриона

Прошел час, солнце закатилось, и следом за ним по алой полосе заката опускался тонкий серп молодого месяца. На востоке уже мерцали звезды, и мои комнаты, когда я наконец вернулся туда, были полны синего мрака. Я зажег свечу и оглядел их. В первой не осталось никаких напоминаний о тех, кто покинул их, но во второй я увидел в углу на полу ворох одежды, и у меня оборвалось сердце. Она не взяла с собой ни единого моего подарка. Этот удар оказался самым тяжким, возможно, потому, что был заключительным. Я упал ничком на платья и… Даже рассказывать не хочется, как глупо я себя вел.

Поздно ночью, стуча зубами от холода, я наконец немного взял себя в руки и задумался, как мне поступить. Вид этих отвергнутых нарядов, ленточек, накидок, чулок со стрелками был мне невыносим, и, чтобы вернуть себе душевное спокойствие, я должен был от них избавиться еще до утра. Сначала я было хотел затопить печку и сжечь, но бессмысленное транжирство всегда было чуждо моей натуре, а к тому же предать огню одежду, которую она носила, было бы чудовищно. В этой комнате имелся чуланчик, и я решил убрать их туда. Справился я с этим делом быстро, складывая каждое платье очень неумело, но со всем тщанием и частенько орошая их слезами. Силы совсем меня покинули. Я так устал, словно пробежал без передышки несколько миль, и испытывал ломоту во всем теле, точно меня избили. Но тут, складывая платок, который она часто повязывала на шею, я заметил, что его кончик аккуратно отрезан. Мне хорошо запомнился этот платок с красивым узором, и в памяти у меня всплыло, как однажды я сказал ей, что она носит мои цвета,- в шутку, конечно. И теперь на меня нахлынула волна сладкой надежды, однако в следующий миг я вновь погрузился в отчаяние - в стороне на полу я увидел смятый в комок отрезанный лоскуток.

Но когда я подумал, то вновь ободрился. Отрезала она этот лоскуток, повинуясь детскому порыву, но порыву нежному. Что потом она его бросила, было вполне понятно, но она все-таки его отрезала, и я радовался ее желанию сохранить уголок платка на память больше, чем огорчался из-за того, что в приливе естественного раздражения она его смяла и швырнула на пол.

Глава 29 МЫ ВСТРЕЧАЕМСЯ В ДЮНКЕРКЕ

Несколько следующих дней мою тоску вновь и вновь смягчали внезапные проблески надежды, и, с усердием взявшись за занятия, я кое-как коротал время, ожидая Алана или весточки о Катрионе от Джеймса Мора. Всего со времени их отъезда я получил от него три письма. Одно извещало об их благополучном прибытии во французский город Дюнкерк, откуда Джеймс Мор вскоре отбыл один по каким-то своим делам. Отправился он в Англию к лорду Холдернессу, и меня до сих пор язвит мысль, что расходы по поездке он оплачивал моими честными деньгами. Но, садясь ужинать с дьяволом - или с Джеймсом Мором,- надо запасаться очень длинной ложкой! Следующее письмо ему полагалось отправить как раз в те дни, когда он отсутствовал, а так как от этого зависело, будет ли он и дальше получать свое содержание, он написал его заблаговременно и поручил Катрионе отослать его в назначенный срок. Узнав таким образом о том, что мы переписываемся, она заподозрила неладное, и не успел ее отец отправиться в путь, как она сломала печать. Послание, которое я получил, было написано Джеймсом Мором:

«Любезный сэр! Ваши высоко ценимые щедроты получены, о чем согласно нашему условию и спешу вам сообщить. Все будет полностью потрачено на мою дочь, которая находится в добром здравии и просит кланяться ее доброму другу. Она пребывает в меланхолическом расположении духа, но уповаю, что с божьей милостью к ней вернется ее веселость. Живем мы тут в большом уединении, но утешаемся грустными напевами наших родных гор и прогулками по берегу моря, омывающего и Шотландию. Куда более счастлив я был, когда лежал с пятью ранами на Глэдсмурском поле. Я нашел себе занятие на конном заводе, принадлежащем французскому вельможе, где мои познания и опыт весьма и весьма уважаются. Но, любезный сэр, вознаграждение настолько смехотворно, что мне стыдно его назвать, и поэтому ваше вспомоществование тем более необходимо для того, чтобы моя дочь легче переносила невзгоды, хотя, полагаю, встреча со старыми друзьями была бы ей даже еще полезнее.

Остаюсь, любезный сэр,

вашим покорнейшим слугой,

дружески к вам расположенный

Джеймс Макгрегор Драммонд».

Дальше следовала приписка рукой Катрионы:

«Не верьте ему, это одна только ложь.

К. М. Д.»