Похищенный. Катриона

- Вот именно,- сказал я,- когда они проигрывают, то вы прощаете им их проигрыш, а когда они в выигрыше, так они уходят от вас, прихватив ваши деньги. Я уже говорил, что признателен вам за великодушие, но мне неловко, поверьте, принимать эти деньги.

Последовало короткое молчание, во время которого Клюни все порывался что-то сказать, но не мог выговорить ни слова. Лицо его все багровело и багровело.

- Я еще молод, сэр,- продолжал я,- и прошу вашего совета. Посоветуйте мне, как посоветовали бы своему сыну. Мой друг по всем правилам проиграл эти деньги, но также по всем правилам он чуть было не выиграл у вас сумму значительно большую. Могу ли я принять эти деньги? Честно ли это? Во всяком случае, вы, конечно, понимаете, что любому человеку, у кого есть хоть какое-то самолюбие, нелегко будет принять этот дар.

- Мне это тоже все нелегко, мистер Бальфур,- сказал Клюни.- Вы, кажется, полагаете, что я нарочно заманиваю сюда бедных, горемычных людей, чтобы потом оскорбить? Я не позволю, чтобы в этом доме кто-либо из моих друзей подвергался оскорблениям! Но я не потерплю, слышите, не потерплю,- в порыве гнева вскричал он,- чтобы они говорили здесь оскорбительные речи!

- Могу сказать вам в свое оправдание, сэр, что играть в карты на деньги - занятие для джентльмена далеко не лучшее. Итак, я жду вашего совета.

Я уверен, что, если Клюни кого и ненавидел, так это Дэвида Бальфура. Он смерил меня враждебным взглядом, и на его лице я прочел вызов. Но то ли молодые мои лета остудили его воинственный пыл, то ли он усмотрел в моих словах справедливость,- как бы то ни было, он сдержался. Разумеется, эта карточная история поставила каждого из нас в щекотливое положение, ведь притом задевалось самолюбие; тем достойнее был ответ Клюни, обратившегося ко мне со словами:

- Вы, мистер Бальфур, чересчур щепетильны и добродетельны, но, я вижу, вы человек смелый. И вот вам мой совет: примите эти деньги. Уверяю вас, то же самое я посоветовал бы и своему сыну. Позвольте пожать вам руку.

Глава 24 ССОРА

Под покровом ночи мы с Аланом переправились через Лох-Эррохт и пошли вдоль его восточного берега к другому тайному убежищу Клюни, находившемуся в верховьях Лох-Ранноха. Всю поклажу, включая фризовый плащ Алана, тащил на себе слуга-проводник, тщедушный на вид малый, которого, казалось, я мог бы переломить, как соломинку, но удивительно: если у меня, бывало, подгибались колени от одной лишь половины его ноши, то ему управляться со всей нашей поклажей было словно нипочем. Он семенил с ней рысцой, точно пони с охапкой сена.

Надо ли говорить, как приятно было идти налегке. Если бы не это новое ощущение легкости, я, наверное, не протащился бы и двух шагов. Я еще не оправился после болезни, страшно устал и ничего утешительного впереди не видел. Мы шли, пожалуй, по самым пустынным и мрачным краям Шотландии, под унылым, седым небосводом, и в сердцах у нас не было ни доброты, ни согласия - чувств, столь необходимых для спутников.

Долгое время мы шли молча, только менялись местами, идя то рядом, то друг за другом, сохраняя на лицах молчаливое, каменное выражение. Гордыня и злоба кипели в моей душе, и эти греховные чувства кое-как придавали мне силы; злость и стыд разбирали Алана: он стыдился, что проиграл мои деньги, но в то же время досадовал, что я столь болезненно принял это известие.

Мысль, что нам нужно расстаться, овладела мной пуще прежнего, но чем более я себя оправдывал, тем больше стыдился своих оправданий. Было бы благородно, великодушно со стороны Алана, если б он повернулся ко мне и сказал: «Иди один. Дело мое опасное, и со мной ты многим рискуешь». Но заговорить первым мне, сказать человеку, несомненно питавшему ко мне любовь,- сказать ему: «Тебе грозит виселица, тогда как я почти ничем не рискую. Твоя дружба мне в тягость, ступай же своей дорогой, неси свой крест, не подвергай меня тяготам и опасностям!» - о, нет, это было невозможно. При одной только мысли о том я сгорал от стыда. Однако ж Алан повел себя как мальчишка. Выпросить, выманить у меня деньги, когда я лежал в полузабытьи, да это все равно что украсть их! Вот он теперь шагает рядом без гроша за душой и, несомненно, с охотой воспользуется моими деньгами, которые я принужден был из-за него выпрашивать. Конечно, я готов был с ним поделиться, но самая мысль о том, что он втайне рассчитывает на мою готовность, приводила меня в бешенство.

Такие чувства теснились в моей душе, не находя себе выхода; ведь если б я признался в них Алану, то выказал бы черную неблагодарность. Но я поступил еще хуже, еще подлее. Не говоря ни слова, я не удостаивал Алана даже взглядом, только изредка косо поглядывал в его сторону.

Наконец на другом берегу Лох-Эррохта, поросшем камышами, когда дорога пошла легче, Алан не вытерпел и подошел ко мне.

- Дэвид, не пристало друзьям дуться из-за таких пустяков,- сказал он.- Должен сказать тебе, я очень сожалею, что все так вышло. А коли ты против меня что таишь, так скажи прямо, в глаза.

- Вы ошибаетесь. Я ничего не таю.