Похищенный. Катриона

– И твои, – со стоном сказал Алан. – Зачем только ты мне их дал! Я сам не свой, как дорвусь до карт.

– Ба-ба-ба! – сказал Клуни. – Все это вздор; подурачились, и только. Само собой, деньги вы получите обратно, хоть вдвое больше, коли не побрезгуете. На что б это было похоже, если б я их взял себе! Слыханное ли дело, чтобы я ставил палки в колеса джентльменам в таком положении, как ваше! Куда бы это годилось! – уже во весь голос гаркнул Клуни, весь побагровел и принялся выкладывать золотые из карманов.

Алан ничего не сказал, только все смотрел в землю.

– Может, на минутку выйдем, сэр? – сказал я.

Клуни ответил: «С удовольствием», – и, точно, сразу пошел за мной, но лицо у него было хмурое и раздосадованное.

– А теперь, сэр, – сказал я, – раньше всего я должен принести вам признательность за ваше великодушие.

– Несусветная чушь! – вскричал Клуни. – Великодушие какое-то выдумал… Нехорошо получилось, конечно, да что прикажете делать – загнали в клетушку, точно овцу в хлев, – только и остается, что посидеть за картами с друзьями, когда в кои-то веки залучишь их к себе! А если они проиграют, то и речи быть не может… – Тут он запнулся.

– Вот именно, – сказал я. – Если они проиграют, вы им отдаете деньги; а выиграют, так ваши уносят в кармане! Я

уж сказал, что склоняюсь пред вашим великодушием; и все же, сэр, мне до крайности тяжело оказаться в таком положении.

Наступило короткое молчание; Клуни тщился что-то сказать, но так и не выговорил ни слова. Только лицо его с каждым мгновением сильней наливалось кровью.

– Я человек молодой, – сказал я, – и вот я у вас спрашиваю совета. Посоветуйте мне как сыну. Мой друг честь по чести проиграл свои деньги, а до этого, опять-таки честь по чести, куда больше выиграл у вас. Могу я взять их назад? Хорошо ли будет так поступить? Ведь как ни поверни, сами понимаете, гордость моя при том пострадает.

– Да и для меня нелестно получается, мистер Бэлфур, –

сказал Клуни. – По-вашему выходит, я вроде как сети расставляю бедным людям, им в ущерб. А я не допущу, чтобы мои друзья в моем доме терпели оскорбления –

да-да! – И вдруг вспылил: – Или наносили оскорбления, вот так!

– Видите, сэр, значит, не совсем я напрасно говорил: карты – никчемное занятие для порядочных людей. Впрочем, я жду, что вы мне присоветуете.

Ручаюсь, если Клуни кого и ненавидел сейчас, так это

Дэвида Бэлфура. Он смерил меня воинственным взглядом, и резкое слово готово было сорваться с его уст. Но то ли молодость моя его обезоружила, то ли пересилило чувство справедливости… Спору нет, положение было унизительное для всех, и не в последнюю очередь для Клуни; тем больше ему чести, что сумел выйти из него достойно.

– Мистер Бэлфур, – сказал он, – больно вы на мой вкус велеречивы да обходительны, но при всем том в вас живет дух истого джентльмена. Вот вам честное мое слово: можете брать эти деньги – я и сыну сказал бы то же, – а вот и моя рука.

ГЛАВА XXIV

По тайным тропам. Ссора

Под покровом ночи нас с Аланом переправили через

Лох-Эрихт и повели вдоль восточного берега в другой тайник у верховьев Лох-Ранноха, а провожал нас один прислужник из Клети. Этот молодец нес все наши пожитки и еще Аланов плащ в придачу и с эдакой поклажей трусил себе рысцой, как крепкая горская лошадка с охапкой сена; я давеча едва ноги волочил, хотя нес вдвое меньше; а между тем доводись нам помериться силами в честной схватке, я одолел бы его играючи.

Конечно, совсем иное дело шагать налегке; кабы не это ощущение свободы и легкости, я, пожалуй, вовсе не смог бы идти. Я только что поднялся с одра болезни, ну, а обстоятельства наши были отнюдь не таковы, чтобы воодушевлять на богатырские усилия: путь пролегал по самым безлюдным и унылым местам Шотландии, под ненастными небесами, и в сердцах путников не было согласия.

Долгое время мы ничего не говорили, шли то бок о бок, то друг за другом с каменными лицами; я – злой и надутый, черпая свои невеликие силы в греховных и неистовых чувствах, обуревавших меня; Алан – злой и пристыженный, пристыженный тем, что спустил мои деньги; злой оттого, что я так враждебно это принял.

Мысль о том, чтобы с ним расстаться, преследовала меня все упорнее, и чем больше она меня прельщала, тем отвратительней я становился сам себе. Ведь что бы Алану повернуться и сказать: «Ступай один, моя опасность сейчас страшнее, а со мной опасней и тебе», – и благородно, и красиво, и великодушно. Но самому обратиться к другу, который тебя, бесспорно, любит, и заявить: «Ты в большой опасности, я – не очень; дружество твое мне обуза, так что выкручивайся как знаешь и сноси тяготы в одиночку…» –

нет, ни за что; о таком про себя подумаешь, и то вон щеки пылают!