Похищенный. Катриона

— Если ваше намерение не допустить, чтобы я объяснился с вашей дочерью наедине, столь твердо,— сказал я,— мне остается только заключить, что вы не менее меня сомневаетесь в ее согласии.

Он пробормотал какое-то невнятное извинение.

— Но этот разговор равно испытывает терпение, как ваше, так и мое,— добавил я,— и мне кажется, нам обоим благоразумнее будет помолчать.

И до ее возвращения мы молчали, вероятно — если кто-нибудь мог бы нас увидеть тогда — представляя собой весьма смешную пару. 

Глава 28, В КОТОРОЙ Я ОСТАЮСЬ ОДИН

Дверь Катрионе открыл я и не дал ей войти.

— Ваш батюшка желает,— сказал я,— чтобы мы погуляли, как было у нас заведено.

В ответ на ее взгляд Джеймс Мор кивнул, и, словно хорошо вымуштрованный солдат, она повернулась и вышла вместе со мной из дома.

Мы направились путем, которым не раз ходили прежде и были тогда счастливы настолько, что это не поддается никакому описанию. Теперь я отстал на полшага, чтобы незаметно наблюдать за ней. Стук ее башмачков звучал так мило и так грустно! Мне в голову пришла странная мысль, что оба возможные конца совсем близки и я вот-вот узнаю, какая из двух судеб мне уготована, а пока неизвестно, в последний ли раз я слышу эти шаги, или они будут вновь и вновь звучать рядом со мной до нашего смертного часа.

Катриона избегала смотреть на меня и глядела прямо перед собой, словно догадываясь о том, что сейчас произойдет. Я понимал, что разговор следует начать сейчас же, пока мужество мне окончательно не изменило, но не знал, как к нему приступить. В этом тягостном положении, когда ее буквально толкали в мои объятия, любая настойчивость, после того что уже было между нами, казалась бесчестной, но каким холодным буду я выглядеть, если сумею сохранить бесстрастность! Эти две крайности меня парализовали, я готов был грызть себе пальцы, и когда все-таки заговорил, то спотыкался на каждом слове.

— Катриона,— сказал я,— мое положение, то есть наше с вами положение, очень мучительно, и я буду весьма вам обязан, если вы обещаете дать мне договорить до конца, не перебивая.

Она сказала, что обещает.

— Так вот,— начал я,— говорить мне очень трудно, и я знаю, что у меня нет права на это. После того, что произошло между нами в прошлую пятницу, у меня не осталось ни малейшего права... Мы оба так запутались — и все по моей вине,— что мне, по меньшей мере, следовало бы хранить молчание, и я так и хотел и совсем не намеревался снова вам докучать. Но, милая моя, теперь это необходимо и другого выхода нет. Видите ли, я вступил во владение своим поместьем, а потому я теперь не такая уж плохая партия и... и выглядеть это будет уже не столь смешно, как раньше. Ну, а мы оба так запутались... Я уже это говорил, и лучше бы оставить все, как есть. По-моему, этой стороне дела придают излишне большое внимание, и на вашем месте я бы и думать ни о чем таком не стал. Но мне пришлось об этом упомянуть, так как на Джеймса Мора это, бесспорно, оказало некоторое влияние. И мне кажется, первое время, когда мы поселились в этом городе, нам было не так уж плохо. По-мо-ему, мы отлично ладили. Если вы оглянетесь на эти дни, милая моя...

— Я не стану ни оглядываться назад, ни заглядывать вперед,— перебила она.— Скажите мне только одно: это все мой отец?

— Он одобряет...— ответил я.— Он одобряет, чтобы я просил вашей руки...— Я продолжал, собираясь воззвать к ее чувствам, но она вновь меня перебила, даже не выслушав.

— Это он вам велел! — вскрикнула она.— И не отрицайте! Вы сами сказали, что совсем не намеревались! Он вам велел!

— Ну, он первым заговорил об этом...— начал я.

Она шла очень быстро, устремив взгляд вперед, но тут она тихо ахнула и почти побежала.

— Иначе,— продолжал я,— после того что вы сказали в прошлую пятницу, я бы никогда не посмел докучать вам своим предложением. Но после того, как он столь любезно посоветовал, чтобы я... Что мне оставалось делать?

Она остановилась как вкопанная и повернулась ко мне.

— Во всяком случае ответом может быть только отказ! — вскричала она.— Вот и все!

И она быстро пошла вперед.

— Наверное, я ничего лучше не заслужил, — сказал я.— Но мне кажется, вы могли бы говорить со мной мягче, раз уж все кончено. Не понимаю, зачем вам нужно быть такой жестокой. Я вас так любил, Катриона! Нет ничего дурного, если я в последний раз назову вас по имени! Я старался поступить как лучше. Стараюсь и сейчас — и только жалею, что ничего лучше сделать не могу. Мне непонятно, почему вам нравится обходиться со мной столь сурово.

— Я думаю не о вас,— сказала она,— а об этом человеке, о моем отце.

— И это тоже! — воскликнул я.— Тут я могу быть вам полезен. Я должен помочь вам. Милая, нам необходимо поговорить о вашем отце. Джеймс Мор страшно рассердится, когда узнает, чем кончился наш разговор.

— Потому что я опозорена? — спросила она, вновь остановившись.

— Он так считает,— ответил я.— Но я уже говорил вам, чтобы вы ничего подобного не думали.

— Мне все равно! — вскричала она.— Я предпочту быть опозоренной!

Я не нашелся, что сказать, и промолчал.