Похищенный. Катриона

— С тех пор, как я приехал из Франции, он ни о чем другом разговаривать не хотел! — ответил Алан.— А началось это еще в Шотландии, как-то ночью в лесочке у Силвермилса. Но не огорчайтесь, душа моя. Вы даже еще прекраснее, чем он утверждал. И одно можно сразу сказать: мы с вами будем друзьями. Я ведь самый преданный слуга нашего Дэви, я — как верный его пес: кто дорог ему, тот дорог и мне, и, клянусь небесами, они должны полюбить и меня. Теперь вы понимаете, кем вы стали для Алана Брека, и убедитесь, что худа вам от этого не будет. Он собой неказист, душа моя, но верен тем, кого любит.

— От всего сердца благодарю вас за ваши добрые слова,— сказала она.— Храброго, благородного человека я так почитаю, что найти подобающего ответа не в силах.

Воспользовавшись свободой, положенной путешественникам, мы не стали дожидаться Джеймса Мора и сели ужинать — все вместе. Алан усадил Катриону рядом с собой, чтобы она за ним ухаживала. Он потребовал, чтобы она отпила из его стакана, осыпал ее галантными любезностями, но ни разу не подал мне хотя бы малейшего повода для ревности. И он все время поддерживал разговор в таком веселом тоне, что и она и я забыли про всякое смущение. Тот, кто увидел бы нас впервые, конечно, подумал бы, что Алана она знает давным-давно, а меня ей представили лишь перед ужином. Да, у меня и прежде было много причин любить этого человека и восхищаться им, но никогда еще моя любовь и восхищение не были столь сильны, как в этот вечер. Я сказал себе (о чем порой был склонен забывать), что он не только обладает большим житейским опытом, но по-своему очень талантлив. Катриона же казалась совсем завороженной. Ее смех звенел колокольчиком, лицо сияло, точно майское утро. И признаюсь, хотя я был очень этому рад, мне слегка взгрустнулось при мысли, каким скучным и неуклюжим выгляжу я по сравнению с моим другом и как мало подхожу для юной девушки: ее веселость, казалось мне, угасала, стоило ей взглянуть в мою сторону.

Но в такой роли я оказался не одинок: неожиданно вернулся Джеймс Мор, и Катриона сразу словно окаменела. До конца вечера, пока она не ушла к себе, сославшись на усталость, я все время следил за ней и могу засвидетельствовать, что она ни разу не улыбнулась, не проронила почти ни слова и почти не отводила взгляда от крышки стола перед собой. Я же только изумлялся тому, как столь преданная в прошлом любовь сменилась столь жгучей ненавистью.

Про Джеймса Мора рассказывать особенно нечего. Вы уже узнали его достаточно хорошо — то, что можно было о нем узнать,— а мне претит повторять его лживые измышления. Достаточно будет сказать, что пил он без меры и не скупился на пустое краснобайство. Разговор же с Аланом он отложил на утро, когда они смогут уединиться.

Мы легко на это согласились, потому что устали после целого дня пути, и ушли спать почти сразу же вслед за Катрионой.

В нашей комнате, где нам предстояло устроиться на единственной постели, Алан поглядел на меня со странной улыбкой.

— Ну и дурак же ты! — сказал он.

— Почему ты называешь меня дураком? — воскликнул я.

— Почему? Почему я тебя так называю? — произнес он.— Даже странно, Дэвид, до чего же ты можешь быть глуп!

Я снова попросил объяснить эти намеки.

— Ну так вот! — сказал он.— Помнишь мои слова про тех женщин, которые ради тебя последнюю рубашку продадут, и про прочих? Вот бы ты и попробовал сам разобраться, дружок мой. А что это у тебя за тряпица на шее?

Я объяснил.

— Так я и думал,— сказал он и больше не проронил ни слова, как я его ни упрашивал.

Глава 30 ПИСЬМО С КОРАБЛЯ

При свете дня мы увидели, что харчевня расположена очень уединенно. Море было, несомненно, очень близко, но его, как и всё вокруг, заслоняли унылые дюны. Собственно говоря, взгляд мог остановиться лишь на двух мельничных крыльях, поднимавшихся позади одного из песчаных гребней, точно ослиные уши, когда самого осла не видно. Едва задул ветер (с утра воздух был совсем неподвижен), они начали вертеться, и было странно видеть, как эти огромные лопасти проплывают в небе друг за другом. Вблизи не оказалось ни единой дороги, но от дверей мосье Базена в разные стороны вились десятки тропок. Дело в том, что занятий у него имелось множество — причем ни одного честного,— и уединенное местоположение его заведения служило ему лучшим источником доходов. У него находили приют контрабандисты, тут политические агенты и изгнанники ждали случая переправиться через пролив, а возможно, харчевня видела дела и похуже: ведь в ее стенах можно было зарезать целую семью и никто ничего не узнал бы.