Похищенный. Катриона

Стивенсон живо, отнюдь не праздно и без чувства снобизма, интересовался своей родословной. Он испытывал особую радость художника и гражданина, который может обратиться к истории родной страны как к истории в известном смысле «семейной», ощутить ее «по-домашнему», глубоко в ее почве обнаружить свои корни. Семейные предания и легенды он знал с детства, впоследствии искал им документальное подтверждение, проверял в ряду других романтических историй вероятность родственной близости к воинственному клану Макгрегоров, к знаменитому Роб Рою, о котором Вальтер Скотт написал роман. Отзвуки этого интереса и энергичных розысканий обнаруживаются не только в письмах Стивенсона, но и в книгах его, особенно в дилогии о Дэвиде Бальфуре, а также в неоконченном романе «Уир Гермистон».

Впервые в печати имя Роберта Льюиса Стивенсона появилось в октябре 1866 года — ему едва исполнилось шестнадцать лет. То была книжечка в двадцать две страницы, изданная в Эдинбурге в количестве ста экземпляров на средства Томаса Стивенсона. Ее составил очерк под названием «Петландское восстание. Страницы истории, 1666 год». Юный автор на свой лад отметил двухсотлетие крестьянского восстания в Шотландии, подчеркнув намерение «быть снисходительным к тому, что явилось злом, и честно оценить то доброе, что несли петландские повстанцы, боровшиеся за жизнь, свободу, родину и веру». Юношеское сочинение Стивенсона заслуживает упоминания уже потому, что в нем выразилось устойчивое направление его мысли: постоянный интерес к национальной истории, к важным ее событиям и стремление быть объективным.

Последние, наиболее масштабные по замыслу произведения Стивенсона позволяют, словно в панораме, увидеть целенаправленное движение его интересов, их последовательное развитие — от ранней пробы пера, очерка о Петландском восстании, к поздним историческим романам. «Прошлое звучит в памяти!» — было сказано Стивенсоном в середине 80-х годов; он жил тогда в Борнемуте, а его тянуло в Эдинбург к воспоминаниям студенческой молодости. «Прошлое» было для него лично его прошлым на фоне древнего города, сердца Шотландии, ее старины. Это символическое совмещение, эта память стала для него еще более притягательной, когда он оказался далеко и к тому же безвозвратно далеко от родины. «Никогда больше не ступит моя нога на наши пустоши»,— писал он в 90-х годах из Вайлимы земляку-шотландцу. И с этим чувством Стивенсон продолжал «Похищенного», писал «Катриону» (в журнальной публикации «Дэвид Бальфур») и «Сент-Ив», у него возникали очередные замыслы, й они так же, как эти романы, по месту и времени действия пролегли в той же плоскости. Стивенсона интересовала Шотландия после 1745 года, пережившая в тот год последнюю решительную вспышку шотландского национализма. В отличие от Вальтера Скотта, демонстративно отнесшего действие «Уэверли» от начала XIX века на «шестьдесят лет Назад» — как раз к 1745 году, Стивенсон отодвинул события этого времени в некую историческую перспективу, сделав их в сознании героя и персонажей исходной точкой. О них постоянно вспоминают в дилогии. «...В сорок пятом году,— говорит Катриона,— я отправилась в поход вместе со всем нашим кланом... лет мне было двенадцать, не больше». «Вы все-таки не настолько юны, чтобы не помнить сорок пятый год и как его события потрясли страну»,— говорят Дэвиду Бальфуру. Это очень важная для Стивенсона дистанция во времени. Она дает ему возможность как бы вместе с людьми середины XVIII столетия живо вспоминать роковой рубеж.

И опять-таки вместе со своим героем Стивенсон произносит: «У нас есть поговорка, что только скверная птица марает собственное гнездо. Помнится, мне рассказывали, что в дни моего младенчества в Эдинбурге произошли беспорядки и это дало повод покойной королеве назвать нашу страну варварской. Нам же, насколько я понимаю, они принесли только вред. Затем настал сорок пятый год, и о Шотландии заговорили повсюду, но я ни разу ни от кого не слышал, чтобы сорок пятый год принес нам хотя бы малейшую пользу».