Похититель персиков

Полковник не хотел допускать мысли о поражении и старался подавить поднимавшиеся в душе отчаяние и злобу. От этого вечного единоборства с самим собой он становился все суровее и ожесточенней. Его ненависть к сербам достигла апогея, он не мог хладнокровно смотреть на пленных, потому что читал на их истощенных лицах злорадство по поводу близящегося краха и надежду на избавление. Дисциплина в лагере упала, режим не соблюдался, конвоиры стали проявлять нерадивость и мягкосердечие.

Полковник не испытывал к военнопленным никакой жалости. Они должны были работать и чувствовать свое подневольное положение до последней минуты, пока болгарская армия еще держит фронт. Он выискивал для них работу на складах, на пришедшие в негодность дорогах, на развалинах пострадавших от землетрясения домов в городе, и они тащились по пыльным улицам, похожие на восставших из могил мертвецов.

Зато отношение к гражданскому населению у него переменилось. На митинге протеста против кондоминиума он видел, как седовласые мужчины рыдали, точно дети, — столь глубоко было оскорблено достоинство и гордость народа. Он испытывал те же чувства, что и эти люди, ту же боль, скорбь, гнев, но, когда под конец митинга одна женщина из Варуши подстрекнула своих голодных соседок и они стали швырять камнями в окна муниципального совета, он испугался, как бы не вспыхнул бунт. Отдал распоряжение арестовать женщин, — те плакали и сыпали проклятиями, когда солдаты повели их по коридорам комендатуры, подталкивая прикладами. Издал грозный приказ по городу. Несколькими днями позже часовые у железнодорожного моста задержали какого-то бродягу, пытавшегося подложить под мост динамит. С этого дня подозрительность и недоверчивость полковника усилились. Вместе со страхом росла и его вспыльчивость, достигшая крайних пределов.

Ко всему этому участились набеги на виноградник, голодные люди становились все более дерзкими, вороватыми, испытывали все меньше уважения к чужой собственности, и однажды ночью в его винограднике целиком обобрали два куста. Денщик первый заметил порванную проволоку, но не осмелился доложить полковнику, пока тот сам не заметил кражи. Полковник взъярился и в тот же день привез из города охотничье ружье.

— Стреляй в каждого, кто сунется в виноградник, — приказал он, передавая денщику ружье. — Отвечать буду я.

Солдат снова стал ночевать в винограднике, сколотив себе нары под одним из персиковых деревьев.

Одна лишь Элисавета оставалась безучастной ко всему этому. Она следила за событиями по-своему — старательно читала газеты, с жадным вниманием выслушивала новости, которые сообщал ей муж, и пыталась представить себе истинное положение дел на фронте. Близился день, когда ее жизнь должна будет перемениться. Из-за этого напряженного ожидания ей казалось теперь, что она живет только в часы свиданий, когда все сомнения исчезали, крепла надежда, возвращалась уверенность в собственных силах. Но иногда пленный не приходил, и она становилась нервной, пугливой, подавленной. В такие дни прошлое вновь обретало над нею власть, душу раздирали сомнения, и эта внутренняя борьба лишала ее сил — особенно к вечеру, когда тоска и томление были неодолимы. Она не спала по ночам, тысячи мыслей, всевозможные догадки, предчувствия не давали покоя, ее душила растущая боль, которую она с трудом подавляла.

10

Пять дней подряд пленный не появлялся. Напрасно поджидала она его под деревом, напрасно вслушивалась, не раздастся ли знакомый свист — условный знак, предупреждавший ее о том, что он близко. Все молчало кругом, в знойной глуши слышалось только жужжание насекомых, и рядом не было никого, кроме ее собственной тени, которая неуклонно следовала за ней.

Элисавета шла к ограде и оттуда смотрела на пыльную, выбитую дорогу — пустую и безлюдную в это время дня. Острое желание видеть его приобретало над ней все большую власть, она бродила по тутовой рощице, надеясь, что он все-таки придет, хотя час свидания давно миновал, шла к дому и опять возвращалась к липе. Все эти пять дней она в сумерки отправлялась к дому учителя и сидела там под вьющимся виноградом, с тревогой поджидая колонну пленных. Этот поток изможденных лиц переворачивал ей душу, но она мгновенно забывала о них, потому что глаза ее искали только одно лицо. Сломленная, рассеянная, мрачная, она возвращалась домой, а после ужина садилась на скамью и молча смотрела на всплывавшую над горизонтом луну.

Она твердила себе, что надо быть терпеливой. Может, его послали на работы в город? Или французскому майору стало так худо, что он не может от него отойти? Ей оставалось лишь ждать и искать способа разведать, что же произошло. Больше всего она тревожилась, не заболел ли он тифом, особенно свирепствовавшим среди военнопленных. При этой мысли она вскакивала со скамьи и убегала в виноградник, где никто не мог заметить ее состояния.