Похититель поцелуев

Мой отец, Артур Росси, был боссом Чикагского синдиката. Для мужчины, который заплетал мне косы, учил играть на фортепьяно и даже пролил одинокую слезинку на моем выступлении в Лондоне, где я играла перед тысячами зрителей, этот титул звучал до боли свирепым.

Анджело, как вы уже догадались, в глазах моих родителей был идеальным мужем. Обаятельный, состоявшийся и очень богатый. Его семье принадлежала половина зданий в Юниверсити-Виллидж[2], и большую их часть мой отец использовал для своих многочисленных незаконных дел.

Я знала Анджело с рождения. Мы росли на глазах друг у друга, как распускающиеся цветы. Медленно, но вместе с тем быстро. Во время роскошных летних каникул, под строгим надзором наших родных, членов «семьи» и телохранителей.

У Анджело было четыре брата, две собаки и улыбка, от которой растаяло бы и итальянское мороженое. Его отец руководил бухгалтерской фирмой, работающей на мою семью, и каждый год мы оба проводили каникулы на Сицилии, в Сиракузах.

На протяжении долгих лет я наблюдала, как темнеют и укрощаются стрижкой мягкие светлые кудри Анджело. Как его сияющие, словно голубой океан, глаза теряют игривость, становясь угрюмыми и жестокими после того, чему, без сомнений, научил его отец. Как его голос становится низким, итальянский акцент – резче, а щуплое мальчишеское тело обрастает мускулами, ростом и уверенностью. Анджело стал загадочнее, не таким импульсивным и отныне говорил реже, но каждый раз от его голоса таяло мое сердце.

Любовь так трагична. Неудивительно, что она заставляет людей грустить.

И пока я смотрела в глаза Анджело, которые были способны растопить мороженое, то оказалась не единственной, кто млел под его извечно хмурым взглядом.

Мне было тошно при мысли, что я вернусь в свою католическую школу для девочек, а он уедет в Чикаго веселиться, болтать и целоваться с другими девушками. Но с Анджело я всегда чувствовала себя той самой. Он украдкой вплетал мне в волосы цветы, разрешал отпить вина из его бокала, когда никто не видел, и смеялся глазами, что бы я ни говорила. Когда меня дразнили его младшие братья, он давал им по ушам и приказывал держаться подальше. И каждое лето находил возможность улучить минутку и поцеловать меня в кончик носа.

– Франческа Росси, с прошлого лета ты стала еще прекраснее.

– Ты всегда так говоришь.

– И всегда искренен. Я не имею привычки бросать слова на ветер.

– Тогда скажи мне что-нибудь значимое.

– Моя богиня, в один прекрасный день ты станешь моей женой.

Каждый летний эпизод я лелеяла так, словно он был неприкосновенным садом, оберегала его с тайной любовью и поливала до тех пор, пока эти мгновения не превратились в коллекцию сказочных воспоминаний.

Но сильнее всего в памяти укоренилось то, с каким трепетом я каждое лето ждала, когда он тайком проберется ко мне в комнату, или в магазин, куда я уходила за покупками, или к дереву, под которым читала книгу. Как с годами, по мере нашего взросления и вступления в пору юности, он начал растягивать наши «мгновения», с нескрываемым весельем наблюдая, как я безуспешно пыталась сойти за «своего парня», хотя было совершенно ясно, что я абсолютная девчонка.

Я как раз засунула записку поглубже, когда Вероника впилась мясистыми пальцами мне в кожу цвета слоновой кости, собрала за спиной корсет и затянула его вокруг моей талии.

– Хорошо бы снова стать девятнадцатилетней и прекрасной, – мелодраматично взревела она.

Кремовые шелковистые тесемки натянулись, и я ахнула. Только верхушка итальянской мафии для подготовки к балу до сих пор пользовалась услугами стилистов и горничных. Но, по мнению моих родителей, мы были Виндзорами.

– Помнишь те деньки, Альма? – спросила Вероника.

Парикмахер фыркнула, фиксируя мою челку сбоку и закрепляя на макушке волнистый пучок.

– Милая, спустись с небес на землю. В девятнадцать ты была хороша как поздравительная открытка от «Холлмарк». Франческа же – «Сотворение Адама»[3]. Разные классы. Даже разные положения.

Я вспыхнула от смущения. Чувствовалось, что людям нравится на меня смотреть, но меня ужасало само представление о красоте. Красота обладала могуществом, но была переменчива. Красиво завернутый подарок, который однажды я непременно потеряю, поэтому мне не хотелось разворачивать его или соблазняться его привилегиями. Это лишь затруднило бы наше расставание.