Похмелье

Чтобы Халил-паша не услыхал дыхания Цмакута — старики и мальчики разрушили все дома — мол, одни развалины только — не село. Собакам завязали морды, чтобы не лаяли. Зерно всё закопали. Скотину всю — коров, овец, кур — спрятали в лесу, в самых глухих, глубоких балках. Для грудных младенцев подвязали к ветвям люльки. И выглянули из укрытия: небо было по-осеннему ясное и чистое, село — сплошь в развалинах, но посевы — на ближних склонах — зеленели вовсю. И они так и не придумали, как им быть с этими посевами, как спрятать их. Молодые мужчины Цмакута вышли из разрушенного села, прошли на один день пути и выстрелили из кустов по армии неприятеля, мол, вот мы где, а больше, мол, нигде людей нету. Войско Халила-паши свернуло с тропинки, ведущей в Цмакут, направили пушку на кусты, и пушка зашвырнула туда с десяток снарядов, потом один из всадников паши промчался и обезглавил раненых. Но было что-то подозрительное во всём этом — и они похлопали глазами и прислушались к голосам — зелень на склонах гор была оч-чень подозрительна. На рассвете взорвалось — ку-к-ка-ре-к-ку-у-у!.. доброе утро! — жизнерадостно прогорланил цмакутский петух — доброе утро всем! Мой дед Симон крадущимися шагами пошёл-пошёл и — я тебе сейчас такое кукареку покажу — ухватил за хвост и повалился на петуха. И затаив дыхание среди полной тишины — подождал. Он почувствовал, что грудь ему заливает какая-то тёплая грязь. Но встал, только когда турки удалились от разрушенного села. Когда рассвело, он поднялся и с отвращением оглядел себя: петух под ним раздавился. Старики в селе долго ещё потом, улыбаясь, говорили нам: ваш дед Симон целый месяц с растопыренными пальцами ходил и руки всё за спину отводил.

Резко прозвучали в коридоре чьи-то шаги, быстро приблизились — пустой коридор прямо загремел от них, — потом решительно прошли мимо. Смуглая женщина сползла с подоконника, и был некрасивым её прыжок с широко расставленными коленями. Покусывая губы, она прислушалась.

— Вряд ли это он, — сидя на полу по-турецки, поднял голову к ней Виктор Игнатьев. — Напрасно ты ему позвонила.

Женщина пожала плечами. Эльдар глотками пил вино, Максуд подмигнул мне. Эльдар, приблизив стакан к губам, то ли собирался засвистеть, то ли нет, он смотрел на вино в стакане, потом отвёл взгляд от стакана, как-то не видя, посмотрел на меня, на Максуда, на Виктора, на толстые колени нашей гостьи. Потом он встал.

Пронзительные шаги в коридоре снова ожили, стали приближаться.

— Ну, так как, твой ребёнок всё ещё страдает газами? — сказала эта женщина.

— Мой?

Она рассеянно кивнула — да.

— Ну, газы и газы.

«О моём чистейшем, светлейшем ребёнке эта дешёвка…»

Ударив меня по спине и по затылку, кто-то швырнул меня к стене: голова моя ударилась о стену, в глазах потемнело, где-то близко, словно в чужом теле — не моём, остро вспыхнула на мгновенье и погасла боль, очень грязный пол приблизился, возник почти у самого лица и пропал, сейчас по лицу ударят ботинком, я ухватился за перекладину кровати и понял, что держусь, не упаду, но тут какая-то тяжесть со всего размаху опустилась на мой лоб — железо, сейчас мой мозг вывалится на очень грязный пол, быть отцом детей и быть растоптанным под ногами, как последний щенок. Стакан, который я держал в руках, разбился. Кто-то ударил женщину по лицу и сказал — вставай. Не ножом ударил. Этот пиджак я где-то видел. Он пнул ногой Виктора и сказал — поднимайся. Стакан был разбит, я ударился лбом об дверь. Он снова ударил женщину, и женщина тихо попросила:

— Не надо, Саша, не надо, милый. — Он ударил её, и она не закрывала лицо, не отворачивалась.

— Эй, эй, эй, так нельзя. — Эльдар встал между ними и оттолкнул его.

Нет. Нет, это не был муж Евы. Я сжимал в руке осколки стакана. Лицо моё было залито вином и грудь тоже, на глаз мне скатилась капля вина, где-то близко поблёскивала, как улыбка, золотая оправа Максудовых очков. Он подмигнул мне, и было непонятно, чего это он, собственно, размигался тут. Влюбиться в Еву Озерову и чтоб тебя измордовали, как школьника.

Максуд обнял меня.

— Что ты смеёшься, отпусти. Отпусти, я ничего не сделаю, пусти меня.

Я медленно приближался к нему, и то, что Максуд, готовый схватить меня, следовал за мной по пятам, вызвало во мне внезапное и сильное желание ударить. Рука моя полоснула по воздуху, осколок стакана ударился обо что-то и посыпался где-то стеклянной пылью, я еле достал ногой до спины этого пришельца. Он обернулся ко мне и сказал:

— А ты тут ещё кто?

— Я — это я, ты лучше скажи — кто ты. Максуд, оставь меня.

— Я тебя не знаю.

— Максуд, пусти, пусти, я скажу ему, кто я такой.

— Саша, милый, не надо, Саша!..

Он меня как следует стукнул со словами:

— Ты подонок, вот ты кто. — Но, кажется, я тоже сумел так изловчиться и ударить его ногой, но тут снова затесался между нами Максуд, потом в моей руке оказался сломанный стул, мне хотелось плакать, ещё немножко, и я уже собирался опустить этот стул на них — на обоих сразу.

Эльдар отнял у меня стул. И зашептал на ухо: