Поход без привала

Он чувствовал: эта работа стала для него хорошей школой. Раньше знал он взвод, знал сабельный эскадрон с нехитрой его тактикой. Главное — личный пример, смелость, решительность, лихой кавалерийский натиск. Теперь же приходилось думать о многом: о планировании занятий, об инструктаже младших командиров, о быте красноармейцев, о приобретении и выездке лошадей. Сложность усугублялась еще и тем, что эскадроны были неоднородны, требовали разного подхода.

К подъему Белов отправлялся в свой основной эскадрон, укомплектованный молодежью. Этих юнцов приходилось учить самому простому: как держать щетку, как расчищать деревянным ножом копыта, как кормить лошадь, как обращаться с винтовкой и шашкой. Здесь росли будущие красные конники, и Белов не жалел для них ни времени, ни знаний.

Много хлопот было с первым маршевым эскадроном, состоявшим из степенных пожилых хуторян. Порядок у них идеальный, лошади всегда вычищены и сыты. Хозяйствовать они умели. И стреляли хорошо. Но сделать из этих грузных, малоподвижных людей лихих наездников, привить им быструю реакцию, способность к риску (без чего немыслим кавалерист) было почти невозможно. Для конной атаки они не годились. Белов учил их действовать в пешем строю.

И уж совсем особенным был третий эскадрон. В него собрали донских казаков, сражавшихся раньше в белогвардейских частях. Наскоро проверила особая комиссия — врагов среди них, вероятно, не было, но к новой власти относились они без особого энтузиазма.

Все казаки прошли одну, а то и две войны, отлично держались в седле, знали тонкости конного и пешего боя. С ними Белов занимался по вечерам. Причем занятия выглядели на первый взгляд несколько странно. Началось с того, что Павел услышал у донцов песню, своего рода гимн белой Добровольческой армии:

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хозарам.

Их села и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам…

Под «неразумными хозарами» имелись в виду красные.

Спросил, известно ли казакам, чьи это слова. Донцы не знали. Тогда Павел взял у местной учительницы томик Пушкина, пришел вечером в казарму и заговорил о поэте. Потом начал читать стихи. Усачи казаки хохотали над «Сказкой о золотой рыбке», с изумлением воспринимали звонкую музыкальность «Руслана и Людмилы».

Провожали Белова из барака гурьбой, не по-казенному, а как желанного человека. Почувствовал Павел: тронули стихи сердца этой прокуренной, провонявшей дегтем и конским потом казачни, измотавшейся по фронтам, во всем изверившейся и разочаровавшейся. Вот и зачастил к ним Белов. Читал рассказы Чехова и Горького, «Валерик» Лермонтова. На эти чтения собирались бойцы из других эскадронов, барак превращался в клуб. Когда не мог Белов, к донцам шел военный комиссар Дронов, недавний рабочий-металлист.

Военком был хороший товарищ, выдержанный и рассудительный, работалось с ним легко. Одна беда — мучила военкома какая-то нераспознанная болезнь, частые приступы надолго приковывали его к постели.

В ноябре Белову прислали помощника. Да такого, что он едва не ахнул от удивления при первой встрече. Знал, что кое-где в армейских частях служат женщины. Но чтобы в кавалерии, среди казаков?

Ей было лет тридцать. Плечи широкие, руки большие, сильные. Гимнастерка на груди чуть не лопнет. Лицо круглое, обветренное. Глаза — как быстрые прозрачные шарики. Волосы коротко пострижены. Через плечо — маузер в деревянной коробке.

Встала она против Белова, чуть покачиваясь с пяток на носки, осмотрела его пристально, оценивающе:

— Значит, ты и есть командир эскадрона? Ладно, давай поработаем.

А когда потолковали, улыбнулась Павлу с откровенным кокетством и пошла от него, покачивая бедрами. Он только головой мотнул: «Ну и дела-а-а…»

В коротком разговоре узнал, что насчет грамоты женщина несильна. Раньше батрачила у казаков, после революции подалась в партизаны, кашеварила, затем обучилась на пулеметчицу. В девятнадцатом году записалась в партию. Теперь ее послали сюда на усиление пролетарской прослойки.

К новому своему помощнику Павел отнесся сперва благожелательно. Плохо, конечно, что читает по слогам. Да ведь это не помешает ей заботиться о бойцах, наладить нормальное питание, баню и стирку. Задача как раз подходящая.

Жил Павел в общем бараке, где для эскадронной канцелярии сделали дощатую выгородку. Помещались там стол и два топчана. Один из них заняла женщина. Иного жилья для нее не нашлось, а снимать квартиру в Тарасовке — далеко.

Обычно в бараке даже после отбоя шутили и пересмеивались бойцы — за тонкой перегородкой слышны были их рассказы и анекдоты. А в тот вечер, когда пришла помощница, разговоры смолкли, словно обрубленные. Настороженная замерла тишина.

Женщина расспрашивала о бытовых мелочах. Павел отвернулся, увидев, что она расстегнула ворот гимнастерки. Когда заскрипел под ней топчан, спросил шепотом, можно ли погасить лампу.

— Задуй, — согласилась она.

Нелегко уснуть, если возле тебя, в двух метрах, лежит, раскинувшись, привлекательная молодка и месяц через окно словно лучом прожектора высвечивает ее постель…