Поход без привала

— Как я могу такое сказать! — Урусхан прижал руку к груди. — Ты мой кунак. Ты мне помог, ты своей головы не жалел. Надо сто лет жить — сто лет живи. Братья недовольны. Говорят, тесно. Ингуши из соседнего аула недовольны. Считают, казак ты. Убить хотели. Ты все это знай. И думай. А я твой кунак, я тебе во всем помогу.

Вечером, когда хозяйка зажгла в сакле сосновую лучину, Урусхан отсчитал Павлу тысячу рублей — часть денег, вырученных от продажи оружия. Пряча деньги в карман, Павел видел, как недовольно поморщился Хаджи-Мурат, а в глазах Гафиза вспыхнул злой огонек.

Перед сном Павел вышел из сакли, остановился возле большого камня, одиноко возвышавшегося на ровной площадке. Аул затихал. Пахло дымом. Где-то негромко звенели струны кисын-фандыра. Старческий дребезжащий голос, вторя музыке, вел однообразный мотив. Павел знал эту песню — ее любил Урусхан. Говорилось в ней о том, как ингуши угнали стадо у осетин, как осетины убили ингушей, а потом еще и кабардинцев. За что — непонятно. Поеживаясь от резкого ветра, Павел подумал, что и песни здесь какие-то разбойные. Нет, надо скорей убираться отсюда, от мелких распрей и междоусобиц. Там, на равнине, идет большая жизнь, решаются важные вопросы. Издалека трудно понять, что к чему. Надо попасть в знакомую обстановку, поговорить со знакомыми людьми, посоветоваться.

Ясно одно: после всего случившегося к белым ему хода нет. Потеря, разумеется, не велика, он ничем с ними не связан. Он сам по себе. Место его в родных краях. Но как уедешь, если на север поезда не идут, если на Дону белогвардейцы?

Решив во что бы то ни стало вернуться домой, Павел начал каждый день ходить на станцию Беслан. С утра до вечера пропадал там, ожидая оказии. В ауле, чтобы не надоедать Меликовым, только ночевал.

Кончался февраль, когда Павел узнал новость: Ростов занят красными! Железнодорожники, с которыми Белов успел познакомиться, сказали по секрету: скоро в Ростов пойдет прямой поезд, для Павла найдется место в теплушке.

На прощание старик Меликов подарил кунаку своего сына каракулевую шкурку. Это был дорогой подарок. Кто знает, какие деньги ходят в Совдепии? А шкурка — немалая ценность.

В хорошем настроении выехал Павел из Беслана. А вечером, когда товарный состав остановился в Эльхотово, к теплушке подскакали горцы. Ворвались в вагон, заставили Белова поднять руки. Кто-то отцепил с его пояса шашку, кто-то обшарил карманы. Стянули с ног сапоги. Показалось, что ли, Павлу — нагловатые глаза Гафиза блеснули в сумерках под башлыком…

Горцы умчались, а он остался в вагоне босой и нищий; без денег, без еды, без каракулевой шкурки. Особенно жаль было красивую кавказскую шашку, которой хотел щегольнуть дома.

Вместе с деньгами увезли горцы и документы юнкера Белова. В кармане гимнастерки сохранилась только одна бумажка, выданная Павлу еще тогда, когда служил рядовым в запасном полку. Может, это и лучше — с рядового какой спрос!

5

— А мы уж похоронили тебя. Мать, поди, все глаза выплакала. Я ей сегодня же весточку пошлю, пускай порадуется, — говорил дед, прихлебывая с блюдца крепкий, коричневый чай. Павел, разомлев после бани и плотного ужина, только кивал: приятно было слышать неторопливый окающий голос, чем-то неуловимо напоминавший голос матери.

Дед Немиров еще не стар, крепок, сколько у него детей — сразу и не сосчитаешь. И все это дяди и тети Павла, хотя среди них есть и моложе его. Квартира у деда в полуподвальном этаже на Чистых прудах. Служит он управдомом — должность уважаемая и ответственная. Предложил Павлу: съезди в Шую, повидай мать и возвращайся сюда. В Москве дело найдется. Но Павел с ответом не торопился.

Утром пошел на Ярославский вокзал «провести рекогносцировку», как сказал деду. Шагал пешком по пустынным улицам, стараясь не поскользнуться на обледенелых тротуарах. Повсюду грязные сугробы, ветер гнал клочки бумаги и какой-то мусор. Витрины магазинов пусты. Понуро стояли тощие лошади: их хозяева — извозчики — согревались, хлопая рукавицами.

За углом — длинная очередь. Выдают хлеб. По маленькому кусочку. Странно это и непривычно после сытого юга, где о хлебе никто не думает. И все-таки этот суровый, холодный город ближе, родней Павлу, чем теплый Кавказ.

Вот и знакомый вокзал. Управление телеграфа Северной железной дороги все в том же помещении. Павел потолкался по комнатам, разыскивая, к кому обратиться. В коридоре вихрем налетел на него парень в гимнастерке.

— Белов! Ты? Живой, чертушка! Не припоминаешь, что ли?

Павел узнал — свой, шуйский товарищ. Вместе когда-то ходили стенка на стенку — дрались на городском валу с ребятами из Дома трудолюбия, вместе бегали ловить рыбу.

— Ты что, служишь здесь? — поинтересовался Павел, когда иссяк поток вопросов про общих знакомых.

— Да вот служу, — засмеялся земляк. — Комиссар управления.

— Ты мне, наверно, и нужен!

Выслушав Павла, комиссар повел его в прокуренную комнату и там показал распоряжение, по которому все лица, вернувшиеся из армии, имели право вне очереди занять те должности, с которых их взяли на службу.