Поход Командора

На третий день после выхода с болота Владимирцеву стало плохо. Вообще-то, еще на острове он чувствовал себя неважно. Только тогда ни мы, ни он сам не придали этому значения.

Задуматься, сколько раз всем доводилось стоять вахту простуженными, больными — и ничего. Только когда болезнь лишала человека сил, он освобождался от работ. Но от чего мы могли освободить товарища во время пешего перехода?

Петрович кое-что заподозрил пораньше. Но назначить эффективный курс лечения наш эскулап не мог, и некоторое время ничего никому не говорил. Он просто надеялся на чудо, раз надеяться больше было не на что.

Владимирцев слабел на глазах. Невольно подумалось о смазанной ядом стреле, однако Жан-Жак заявил, будто никакими ядами здешние индейцы не пользуются.

Я спросил о том же наших проводников. Ответ отрицательный. Стрела была самой обычной. Более того, проникла она неглубоко.

А вот рана выглядела плохо. Кожа вокруг покраснела, потом начала отливать другими цветами.

После обеденного привала Владимирцев попытался подняться, однако тут же потерял сознание. Мы суетились вокруг, пытались что-то сделать, увы, напрасно.

Я это понял уже потом, задним числом, которым мы все так крепки. Элементарное невезение, принявшее вид палочки столбняка. Попала в рану — и все.

Теперь Петрович вовсю суетился рядом, но чем он мог помочь? Глупая случайность, или слово о вреде нестерильных наконечников.

Один раз Владимирцев выкарабкался из забытья.

— Командор... — голос был слаб, словно никогда не перекрывал рев штормового ветра.

— Я здесь.

Мы все были здесь. Все современники умирающего боцмана. Сидели рядом, как будто могли чем-то помочь.

— Как глупо, Командор...

Владимирцев, кажется, понял, что умирает. А может, говорил о болезни, некстати свалившей его, и еще надеялся выкарабкаться? Только попозже, и времени на выздоровление должно было уйти много.

Так неприятно болеть, если привык постоянно чувствовать себя здоровым человеком!

— Ерунда. Всякое бывает. Несколько дней полежишь, и все будет нормально. — Что еще скажешь в подобном случае?

— Надо идти дальше, — пробормотал боцман.

— Всем необходим привал. Хотя бы на пару дней. Потом наверстаем. — Я просто боялся нести больного по здешним чащобам. И еще продолжал надеяться на лучшее. Хотел надеяться. Сколько можно терять?

— А Женя здесь? Где Женя?

Кротких заступил на мое место, наклонился, дабы его было видно сквозь боль.

— Спой про книги, — попросил Владимирцев.

Кто-то, я не заметил — кто, передал Жене гитару.

Почему Владимирцев попросил именно эту песню? Не «Бригантину», не «Корсара», не «Веселого Роджера»? Да какая разница?

Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем, —
Значит, нужные книги ты в детстве читал!..

Мне показалось, с последним аккордом боцман вновь потерял сознание. А может, только показалось, и это произошло чуть позже или раньше.

Вечером наступила агония. Владимирцева выгибало дугой, изо рта шла пена... Лучше не вспоминать. А до этого был таким крепким парнем!

Был...

Наступившее утро было безрадостно. Я вообще не люблю утро. Вечер будоражит мысли, дает надежду на лучшее, а на исходе ночи наступает жестокое отрезвление.

Кто следующий из нас?

И почему за свободу моих женщин должны погибать другие люди? Сколько моих орлов полегло в морской схватке с испанцами? Да и при обороне города?

Смерть застала их в бою. Или чуть позже от раны, несовместимой с жизнью. А тут из-за такого пустяка! Царапины...

Не знаю, сколько мы просидели над телом товарища. Время куда-то исчезло, как исчез окружающий мир.

Нет, я многих потерял в жизни. Но сколько можно?!

Наверное, в этот момент я был готов повернуть назад. В нынешнем состоянии я был не способен думать ни о чем, кроме одного — ребят становится все меньше. Мои женщины отошли куда-то в тень, превратились в небылицу, а явью оставалось лишь лежавшее перед нами мертвое тело.

Наверное, мог бы. Если бы два традиционных направления хоть чем-то отличались одно от другого. Находясь в центре джунглей, нет смысла думать об опушке.

Последняя мысль несколько отрезвила. Смерть могла с одинаковым успехом ждать в любой стороне. Гораздо важнее смерти был неоплаченный долг.

Ох, задолжал мне Ягуар, задолжал! Даже не знаю, хватит ли его жизни, чтобы расплатиться. Скорее всего — нет. За мучения девочек, за погибших соратников, за одинокую могилу с православным крестом, навеки затерянную в дебрях непроходимых джунглей...

Нестройный залп спугнул живность. Мы постояли еще немного, а затем тронулись в дальнейший путь.

Джунгли старались не пропустить нас и тут же смыкались позади, отрезая обратную дорогу. Связи не было. Видно, мы слишком далеко отдалились от кораблей.

Не страшно. Все равно никто нам не поможет. Перекинуть сюда подмогу нельзя даже с помощью вертолетов. Ведь и этим неприхотливым машинам требуется хоть какое-то место для посадки. Да и нет у нас никаких вертолетов.