Поход Мертвеца

– Он приходил за мной, тогда еще не магистр, всего сотник орденского отряда, который…

– Я говорил с нынешним квестором, он тоже искал тебя. Не знаю, зачем ты им или ему, мне заплатили лишь за то, чтоб я доставил тебя в орден.

– Просто доставил? – вздрогнув, переспросил Пифарь. – Ничего более?

– Нет. Я и не уточнял. – Сын божий откинулся, негромко ударившись спиной о мощные сосновые венцы. Кивнул, куснув губу. Потом неожиданно вернулся к изначальной теме:

– Но во что-то ты веришь, раз подставил шею игле и чернилам. Набивший верил, значит, и ты разделял…

– Мертвецу не нужно верить. Он уже умер, – и недовольно подняв голову, продолжил: – Оставь свои расспросы, не время и не место сейчас. Я не твоя паства, и мне хочется спать.

– И до сих пор не вытравил, – все же закончил тот.

– Это не вытравишь, – ответил Мертвец и поднялся. – Хозяйка, отвлекись ради гостей.

Для них нашелся закут за стеной, каждому по узкой лавке, гречишной подушке и цветастому одеялу. Лето закатилось в осень, по ночам сильно холодало. Время готовиться к предстоящей зиме.

Когда Пифарь захрапел, наемник поднялся. Миновав сени, нашел комнатку, где спала хозяйка, осторожно поскребся.

– Ночь холодна, – сказал он подошедшей женщине. – Пустишь на порог чужеземца?

Молча кивнула и провела к себе. Широкая кровать, спиленные на уровне живота стойки украшены резьбой, видно, раньше – у кого-то когда-то – она стояла в главной комнате, под балдахином. Теперь в этом нет надобности. Поставив свечу на сундук, женщина произнесла.

– Ложись, странник. Пять монет.

– Как же дорого, – заметил Мертвец. – За эти деньги я мог бы у тебя месяц столоваться.

– Дорого то, что ценится, – спокойно ответствовала она. – Дорога одна, и я на всем пути до самого Триполья одна. Меня уважают и всегда останавливаются на обратном пути.

– Ты одна управляешься с хозяйством?

– Нет. Со мной живет служанка и ее муж, спят они сейчас. Зачем тебе расспросы?

– Сам не знаю, – признался он, – захотелось поговорить. Как бы только сюда сын божий не спустился за тем же.

– Не спустится. Если только тебя не увидит и не начнет искать.

– Ты из его паствы?

– Я его дочь. – Оба надолго замолчали.

– Из Суходола к тебе приходят?

– Нет. Я сама ушла оттуда.

– А мать?

– С матерью и ушла. Ты серебро за разговоры платил?

– За все. Иногда и разговор человеку нужен. Разве тебе за такую прихоть не платят? – Она кивнула, коротко вздохнув: наемник поглаживал ее полные наливные груди. Пальцы спустились к низу живота.

– За всякое платят. Да не за все станешь брать.

– Последний вопрос, – женщина закусила губу, подавляя вскрик сладостной боли. – Все знают, кто ты?

– Зачем тебе… нет, немногие. Из Суходола и те… – Он крепко прижал хозяйку к себе.

– Тогда покажи, почему они возвращаются.

Слуги уж встали и готовили завтрак. Пифарь сидел у печи, с недовольным лицом, поджидая наемника. Едва увидев, тут же заторопился:

– Нам давно пора в путь, а ты… если б знал, как ты проведешь ночь, я бы уехал сам.

Наемник ничего не сказал, сел за стол. В безмолвии прошел завтрак, только ложки стучали о чугун с перловой кашей. Когда Мертвец пошел на задний двор, седлать лошадь, женщина остановила его.

– Ты еще вернешься? Я снижу цену.

– Тебе просто понравилось, – он провел рукой по спине лошади, та беспокойно переступила с ноги на ногу. – Я не беру и не даю ложных обещаний. У тебя найдется еще потник? Твой отец тяжеловат даже для этого седла.

– Если вернешься, – но подала войлочный обрез. Кивком поблагодарив, наемник переседлал животное. Недолго постояв, хозяйка вернулась в сени. Не вышла проститься даже, когда Пифарь тяжело взгромоздился в седло. Она ждала, обернется ли наемник, нет, так и не обернулся. Ехал молча, немного ссутулившись. Пифарь говорил что-то, потом замолчал. Ворочался часто, вздыхая. Тишина накрыла обоих, только неспешный глухой топот копыт об утрамбованную глинистую землю. Редкие жухлые деревца вокруг, солнце, выглянувшее из-за редких облачков, засветило по-летнему жарко, горизонт поплыл, задрожал зеркалом миражей. Сколько часов прошло, а в дороге никто не встретился, будто съехали с проторенной тропы и двигались куда-то в неведомое, одни в целом мире. И вид окрест не менялся, все те же унылые всхолмья по обеим сторонам, песок и глина под ногами. Чахлые деревца, мхи да пятнами пробивающаяся травка у высохших родников. Иногда под ногами стучали камешки, тут только Пифарь понял, что дорога не один час ведет их по дну пересохшей реки, превратившийся в торный тракт.

Солнце вышло в макушку неба, когда наемник остановился. Пифарь едва слез, так болела и спина и пониже, стал растирать, устало охая, потом взялся за ту вонючую мазь, что потчевал мозоли еще вчера вечером. Невдалеке протекал крохотный ручеек, заметный лишь потому, что вокруг него зеленело пятно травы. Мертвец осмотрел лошадь, обтер и, оставив кормиться подле ручья, спустился в сухое русло, в пещерку, где уже устроился сын божий. Ели молча, передавая флягу с водой. Пифарь не выдержал:

– Зря ты так с ней ночью. Потянуло, что моя дочь? Грех это. – Наемник долго молчал, наконец, ответил: