Поход на Бар-Хото

Лина пробыла у меня с полудня до половины второго, и всё это время в окна било безжалостное к ее стыдливости апрельское солнце. Занавески от него не спасали. Я этого не предусмотрел – и уже при ней попробовал завесить окно еще и своей шинелью, нагрузив ею гардину, но гвозди не выдержали, и гардина обрушилась вместе со шторами. Я в панике бросился водружать ее на место, но Лина удержала меня и хладнокровно взяла дело в свои руки: по ее предложению мы перетащили кровать из спальни в мой крошечный кабинетик на другой стороне дома. Она там еле втиснулась между письменным столом и дверью.

В такой обстановке ни о каких райских наслаждениях не могло быть и речи. Первая наша близость оставила у меня чувство неловкости, но эта же – поделенная на двоих – неловкость нас и сроднила. Когда всё завершилось, я с облегчением увидел, что Лина улыбается.

– Твой план был хорош, не отрицаю, – сказала она, – но если бы ты поручил дело мне, я бы придумала что-нибудь получше. Надеюсь, военные операции ты планируешь более тщательно.

Ее взгляд упал на висевшую над моим рабочим столом карту Монголии, пестревшую белыми пятнами и удручающе неточную.

– Сорокаверстка? – деловито спросила она.

Я поразился:

– Как ты это знаешь?

– В школе я вела все предметы, включая географию. Ты не подозреваешь, сколько я всего знаю, – похвалилась Лина и шлепнула меня по руке, когда я хотел взять папиросу. – Между прочим, военные никогда мне не нравились; в гимназии я дала клятву, что ни за что не влюблюсь в офицера. Правда, по тебе не скажешь, что ты военный. В Урге много наших офицеров, ты на них не похож. Наверное, ты плохой офицер. Думаю, тебе надо подать в отставку.

– Вернусь из похода – подам, – пообещал я, хотя минуту назад и мысли такой не было. – Хочешь?

– Хочу, – легко решила она мою судьбу.

Прозвучало так, будто я предложил ей руку и сердце, и она ответила согласием.

– Если не знаешь, чем заняться, – сказала Лина, – могу взять тебя учителем математики в школу для монгольских девочек. Ты можешь вести математику?

– Могу, – подтвердил я. – Математику, физику, историю. Географию тоже, если сама не захочешь ее преподавать. Когда ты думаешь открыть эту школу?

– Когда какой-нибудь богатый человек даст мне на нее денег.

– А Серов не может тебе их дать?

– У моего мужа нет денег, – отрезала Лина таким тоном, словно я хотел их у него занять.

Я не стал напоминать ей про автомобильную компанию, чьим фактическим владельцем был ее муж, но она прочла мои мысли.

– Всем известно, кому принадлежит эта компания, – зазвенел ее голос, – но никто не желает знать, что она не приносит нам дохода. Из семи автомобилей три сломались, остальные кое-как ползают, а толку от них ноль. За последние годы торговля с Китаем сократилась, спрос на грузовые перевозки упал. Мы кругом в долгах.

Она велела мне отвернуться и потянулась к переброшенному через спинку стула платью. Ее белье пряталось под ним так ловко, что ни одной лямочкой не выдавало свое присутствие. Мы начали одеваться, повернувшись спинами друг к другу.

Женский костюм сложнее мужского, но Лина оделась первой. Она углядела стоящую в углу гитару и сунула ее мне в руки с приказом что-нибудь спеть. Я не стал ломаться, подтянул струны и вполголоса напел ей старинную песню об офицере, который уходит на войну, прощается с молодой женой и перечисляет грозящие ему в походе опасности, а она, стерва, знай твердит одно: «Привези мне из похода шелковые чулки!». Эта ее просьба повторялась, как припев, в конце каждого куплета.

– Хорошие чулки мне бы тоже не помешали, – вздохнула Лина. – В Урге их днем с огнем не сыщешь. Будь добр, привези мне из Бар-Хото хорошие шелковые чулки.

Я состроил сконфуженную гримасу – мол, не в моих силах добыть для нее этот аленький цветочек, и мы стали хохотать как дети, умиленно глядя друг на друга. Это был апофеоз нашего свидания.

Из конспиративных соображений провожать ее я не пошел, лишь вывел на задний двор и довел до калитки. Дальше ей предстояло идти одной. Этим путем она пришла – и сейчас, тоже в одиночестве, должна была проделать обратный маршрут.

Калитка выходила в стиснутый заплотами глухой проулок, а он через пару сотен шагов вливался в главную торговую артерию Урги. Русские называют эту улицу Широкой. На ней теснятся китайские лавочки, харчевни, цирюльни, шорные, слесарные и портняжные мастерские, будки сапожников и меняльные конторы. В первой половине дня здесь всегда людно, и делающая покупки жена русского консула не привлечет к себе особого внимания. Мы условились, что она купит что-нибудь в универсальном магазине Второва, единственного серьезного конкурента китайских коммерсантов, а оттуда по телефону вызовет извозчика.

Открывая калитку, я увидел за ней присевшего по нужде старика-монгола. В Урге монголы отправляют естественные надобности там, где приспичило, но этот, видимо, отличался особой стеснительностью. Привыкшая к подобным картинам Лина равнодушно скользнула по нему взглядом, а я расстроился. Чертов старик испортил нам последние минуты перед расставанием – на его фоне прощальный поцелуй был невозможен.