Поход на Москву

Наша сотня была расквартирована тут же на северной окраине Вознесенска. В течение нескольких дней мы отдыхали спокойно. Город даже устроил нам какой-то концерт-бал. 1-я Партизанская сотня, как наиболее потрудившаяся за последние дни, была назначена в резерв полка. Настроение в городе было, однако, весьма тревожное, и все держались начеку: по сведениям, в Вознесенске скрывалось много большевиков, спасшихся из-под Трикрат, и группа комиссаров, которых никак не могла выловить наша контрразведка. С другой стороны, из-под Одессы должны были рано или поздно подойти прорывающиеся на север красные. Штаб полка разрешил только короткие отлучки, да и то почти исключительно по служебным делам.

И вот за Бугом послышались орудийные выстрелы. Над Вознесенском загудели первые снаряды большевиков, пробивавших себе путь на север. Снаряды рвались в разных местах города, но больше всего обстреливалась сторона расположения нашей сотни: красные нащупывали пороховые склады, находившиеся где-то в степи, невдалеке от нас.

В это время произошла любопытнейшая история. Как-то утром, несмотря на обстрел города, мои друзья отлучились, поручив мне присматривать за лошадьми и вещами.

Оставшись один, я начал рассеянно рассматривать нашу комнату. По стенам ее между олеографиями и полу выцветшими фотографиями были приколоты кнопками какие-то открытки. Разглядывая их вблизи, я машинально, будучи с детства страстным коллекционером марок, поинтересовался узнать, что за марки находятся на обратной их стороне. Отогнув осторожно угол одной открытки, я узнал старую русскую восьмикопеечную марку и мысленно решил попросить ее для себя, когда увижу хозяина. Однако мое любопытство на этом не остановилось, и я перешел к осмотру других открыток.

За наклонно висевшей большой фотографией в раме я заметил пачку свернутых в трубку бумаг. Среди них торчали углы засунутых туда открыток. Я протянул руку за одной из них, но она была сильно сжата бумагами. Я потянул ее, но тогда вместе с нею вывалился из-за портрета на пол весь ворох бумаг. Некоторые из них при падении раскрылись. Это были какие-то счета, свидетельства из сельского совета и т. д.

Но одна маленькая бумажка почему-то привлекла мое внимание, как я думаю теперь, просто необычно плохим качеством ее бумаги. Я развернул ее и сразу не понял, в чем дело. В верхнем левом углу ее стояла советская эмблема — серп, молот и прочее, под нею «5-й матросский пехотный полк». Дальше удостоверялось, что предъявитель сего документа (имярек) является, действительно, рядовым этого полка, что подписью и печатью удостоверяется. Внизу стоял росчерк комиссара. Дата выдачи свидетельства была совсем недавняя. Я сильно опешил, когда сообразил, что указанные в удостоверении имя и фамилия те же, что и нашего хозяина. Я спрятал в карман эту бумажку, привел в порядок рассыпанные свертки и, когда вернулся Ашуркин, рассказал ему о моей находке. Сейчас же вдвоем мы выработали план действий и, для верности, решили не говорить о нем решительно никому.

Утром следующего дня мы под каким-то предлогом дали хозяйке пачку денег и заказали ей к вечеру хороший обед. А самому хозяину было поручено раздобыть четверть крепкого самогона. К обеду мы пригласили и его, а также, чтобы было ему веселей, посоветовали привести с собой двух его родственников-мужиков, живших неподалеку на нашей улице.

Когда все собрались — нас четверо партизан и трое крестьян, — мы сразу приступили к еде, широко угощая водкой мужиков. После полуночи, когда они оказались достаточно пьяны, я встал, подошел к двери, запер ее и положил ключ в карман.

— Довольно, — переменив тон, обратился Ашуркин к гостям. — Теперь будем говорить о делах. Кто из вас служил у большевиков и дрался против нас?

Пьяные мужики не поняли сразу вопроса, но Ашуркин потянулся к заряженной винтовке, они, заметив, что тот взводит курок, сразу стихли. Видимо, они стали быстро приходить в себя.

— Никто не служил и не дрался против вас. Какие мы военные? Мы хлеборобы. Будь они прокляты — все эти большевики… — запротестовали наперебой мужики.

Тогда Ашуркин вынул из кармана рубашки удостоверение, которое я передал ему, и, глядя на хозяина, начал разворачивать бумажку. Мы с напряжением следили за мужиками. Глаза хозяина раскрывались все больше и больше…

— Ты знаешь, что тут написано? — строго спросил его Ашуркин.

— Нет… — с трудом ответил тот.

— Так я тебе прочитаю, чтобы прочистить память. — И Ашуркин, не торопясь, прочитал свидетельство.

— Как ты думаешь, что теперь тебя ожидает? И всех вас?

Мужики повалились в ноги:

— Не губите, родимые… жена, трое детишек… помилуйте…

Мы молчали, не перерывая их: план удавался блестяще.

— Так что же вы сделаете с нами?.. — спросил, наконец, в отчаянии один из мужиков.

Ашуркин взглянул на меня. Я незаметно одобрительно кивнул.

— Вот что: пока, с этим удостоверением, отведем вас в штаб, как скрывающихся в городе большевиков. А там — начальство само решит, что делать с вами…

Мужики снова заголосили, умоляя не делать этого. Тогда Ашуркин сказал им: