Поход Наполеона в Россию

— Это, — сказал он, — сражение между двумя великанами. В морских портах предприниматели очутились меж двух огней. Можно ли было сделать так, чтобы никто не обжёгся? Но этот бой не на жизнь, а на смерть служит даже интересам тех, кто жалуется на него. Они первые пожнут его плоды. Англия вынудила меня делать всё то, что я делаю. Если бы она не нарушила Амьенского договора, если бы она заключила мир после Аустерлица и Тильзита, то я спокойно сидел бы у себя дома. Меня сдерживал бы страх подвергнуть риску капиталы нашей торговли. Я ничего не предпринимал бы за пределами Франции, так как это не отвечало бы моим интересам. Я занимался бы только тем, что вело бы к внутреннему процветанию страны; я бы привык отдыхать и заплесневел бы.

— Нет ничего приятнее. Я ничуть не больший враг радостей жизни, чем всякий другой человек. Я не Дон Кихот, который чувствует потребность в приключениях. Я существо благоразумное, которое делает только то, что считает полезным. Единственная разница между мною и другими государями в том, что они останавливаются перед трудностями, а я люблю преодолевать их, когда для меня ясно, что цель велика, благородна и достойна меня и той нации, которой я правлю.

— Если бы Англия только хотела, — продолжал император, — то я жил бы в мире. Она продолжала борьбу и отвергла мир лишь ради собственных интересов, ибо если бы она руководствовалась интересами Европы, то она приняла бы этот мир. Обладая Мальтой на Средиземном море и имея возможность сохранить в своих руках другие пункты, необходимые для обеспечения безопасности её торговли и для снабжения её эскадр, на что может претендовать она ещё? Чего ей ещё желать для своей безопасности? Но она хочет удержать в своих руках монополию. Ей нужен колоссальный торговый оборот, для того чтобы оплачивать таможенными доходами проценты по её государственному долгу. Если бы Англия действовала добросовестно, то она не отказывалась бы с таким упорством от всяких переговоров. Она боится, что ей придётся объясняться, и не осмеливается признаться в своих претензиях. Если бы велись переговоры, она была бы принуждена выложить карты на стол. Тогда все видели бы, кто действует добросовестно и кто нет. Говорят, и вы, Коленкур, первый говорите это, что я злоупотребляю нашим могуществом. Я признаю этот упрёк, по я делаю это в общих интересах всего континента, тогда как Англия вполне определённо злоупотребляет своей силой и своим могуществом, ограждённым от бурь, исключительно в своих собственных интересах, так как лондонские торгаши ни во что не ставят интересы Европы, которая, по–видимому, так благоволит к Англии. Ради любой из своих спекуляций они пожертвовали бы всеми европейскими государствами и даже всем миром. Если бы у Англии был не такой крупный государственный долг, то, быть может, она проявляла бы больше рассудительности. Но её толкает необходимость выплачивать этот долг и поддерживать свой кредит. Впоследствии ей, конечно, придётся принять какое–либо решение по поводу этого долга. Но пока в жертву ему она приносит весь мир. Со временем в Европе это поймут; глаза раскроются, но будет уже слишком поздно. Если я восторжествую над Англией, Европа будет меня благословлять, если же я паду, то вскоре упадёт и маска, которую носит Англия, и тогда все увидят, что она думала только о себе и принесла спокойствие континента в жертву своим текущим интересам. Континент не может и не должен жаловаться на мероприятия, цель которых закрыть ею в настоящее время для английской торговли. Присоединение к Франции тех или иных территорий, возбудившее столько крика, является (император сказал это мне под секретом) только временной мерой, служащей для того, чтобы стеснить Англию, затруднить её торговлю, разорвать её торговые связи и отучить Европу от них. Эти территории — залог, который я держу в своих руках, подобно Ганноверу и многим другим, чтобы они могли служить потом предметом торга с Англией в обмен на наши или голландские колонии или на некоторые притязания, от которых Англии придётся отказаться в общих интересах.

По словам императора, мир может быть прочным и может обеспечить будущее для всех лишь постольку, поскольку он будет всеобщим, а потому напрасно жалуются на всё то, что он, император, делает для достижения такого мира. Люди прозорливые, люди, действительно умеющие мыслить политически, хорошо понимают, в чем заключается его цель.

В течение нашей поездки император не раз спрашивал меня, думаю ли я, что Россия заключит мир. Он говорил, что император Александр, хотя он и опьянён сейчас некоторыми успехами, поступил бы разумно, заключив мир. Я ответил, что по–прежнему сомневаюсь, чтобы дело дошло до переговоров, до тех пор пока мы находимся в пределах владений императора Александра, а кроме того, наши неудачи сделали его, должно быть, менее миролюбивым.

— Вы считаете его, значит, большим гордецом?

— Я считаю его упрямым. Он мог бы, пожалуй, гордиться тем, что отчасти предвидел случившееся и не пожелал выслушать предложения, посланные ему из Москвы.