Поход викингов

Чем ближе пирога подходила к судну, тем яснее обрисовывалась благородная осанка скрелинга, в которой не было ничего принужденного. Во всем его облике ощущались врожденная свобода движений и сдержанное достоинство, которые, должно быть, никогда не изменяли ему. Тонкий орлиный нос, выдающиеся скулы, продолговатый разрез глаз и резко очерченный подбородок придавали исключительную живость его лицу, которая явно противоречила гордому спокойствию всей его позы. Тем не менее легко угадывалось, что это спокойствие чисто внешнее и что под бесстрастной маской все чувства обострены до предела.

— Клянусь Тором, прекрасный воин! — пробормотал Тюркер. — Он гибок, как ива, и тверд, как дуб.

По виду трудно было определить возраст краснокожего. Его лицо казалось одновременно юным и старым, гладким и морщинистым.

Тишина над рекой нарушалась лишь гоготанием диких гусей и пронзительными криками цапель, потревоженных за рыбной ловлей набегами выдр и водяных крыс.

Приблизительно в ста футах от кормы «Большого змея» гребцы остановили пирогу.

Человек в головном уборе из перьев один миг колебался, как бы ища среди моряков вождя, к которому ему подобало обратиться. Потом медленно, не переставая пристально вглядываться в лица викингов, столпившихся у борта корабля, он протянул смотрящим на него чужеземцам выпуклый щит.

Белоснежный мех покрывал этот щит.

— Скрелинг предлагает мир и дружбу, — спокойно пояснил Тюркер.

— Мир и дружбу, — повторил Эйрик. — Они встречают нас, как гостей.

Он взглянул на Лейфа. Юноша улыбался, и его лицо раскраснелось от стремительно хлынувшей к щекам крови.

— Лейф, ответь им, что мы тоже несем мир и дружбу.

— Скоро мы окажемся среди замечательных людей, отец!

— Да, скоро. И мы будем пить из их чаш воду, молоко, брагу или какой-либо другой напиток.

— Хорошо бы вино! — прошептал Тюркер.

Скрелинг с величавой медлительностью передал щит одному из гребцов, скрестил руки на груди и ждал.

Лейф достал из-под палубы большой продолговатый щит, покрытый белой глиной, который у многих поколений северных викингов служил знаком мира. Он даже не удивился, что у них и у скрелингов, живущих по ту сторону Западного моря, существовал одинаковый способ для обозначения мира. Он подал щит Эйрику, и тот повернул его лицевой поверхностью к реке.

Скрелинг поднес правую руку к сердцу, и в тот же миг над двойным рядом пирог и над лесной опушкой раздался оглушительный гул, в котором слились резкий звук рога, дробь палочек, бьющих по натянутой коже, и пронзительные возгласы женщин, размахивавших на берегу цветными платками.

Пирога скрелинга причалила к «Большому змею». Вождь легко перескочил через борт и остановился на палубе. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Эйрик, Бьярни и Лейф подошли к гостю. И все трое сделали тот простой жест, который люди повторяли в течение тысячелетий, когда хотели доказать чистоту своих помыслов.

Викинги показали краснокожему человеку раскрытые руки, повернув их ладонями к солнцу.

Тень улыбки мелькнула на тонких губах скрелинга. Откинув ткань с груди, он схватил большой нож, висевший на поясе, сплетенном из узких ремней. Потом он вытащил его из ножен и, выражая взглядом, устремленным на Эйрика, всю важность своего поступка, далеко забросил нож в реку.

— Виннета-ка, — проговорил он, приложив руку к сердцу и слегка поклонившись. (Лишь впоследствии викинги узнали, что он произнес свое имя).

Подойдя к Лейфу, краснокожий положил руки на плечи юноши и долго смотрел ему в глаза. Молодой викинг чувствовал, что сейчас о нем выносит суждение иной и в то же время близкий мир. Он заметил, что непроницаемое, суровое лицо скрелинга смягчилось и в глубине его прищуренных глаз заплясал веселый огонек, похожий на тот, что иной раз вспыхивал в зрачках дяди Бьярни.

Воин ласково оттолкнул от себя Лейфа и, повернувшись к Эйрику, широким движением руки указал ему на остров.

Славный викинг, в свою очередь, поклонился:

— Для нас большая честь быть твоими гостями, о краснокожий вождь!

Вокруг «Большого змея» сновали лодки. От острова женщины и дети изо всех вил гребли к кораблю. Впереди в похожей на полумесяц пироге налегала на весла девушка. Две черные косы окаймляли смуглое лицо, разгоряченное быстрым ходом пироги. Гибкий стан раскачивался взад и вперед, как маятник, в такт движению весел.

Лейф был покорен блеском ее глаз. Он не отводил взора от краснокожей девушки и не мог припомнить, чтобы встречал когда-либо в Исландии такую красавицу. Она затмила даже Мелькорку, дочь Гаральда, которая царила на всех праздниках в Эйрарбакки и о которой говорили, что кожа ее лица белее, чем яблоневый цвет, положенный на снег.

На мгновение их взгляды скрестились. Лейф поднял в знак приветствия руку. Девушка немного замялась, но потом ответила ему взмахом весла.

И тогда Лейф понял, что встретил ту самую необыкновенную девушку, какой еще никогда не видывали и о которой ему говорил кузнец Бьорн Кальфсон в ту трагическую ночь, когда погиб Вальтьоф.

Лейфу в этом году должно было исполниться семнадцать зим.