Походный барабан

— Идем, Бардас… — и чуть задержался: — Вот это древнее знание… Я слышал о способах развития ума и даже о предвидении будущего. Это правда?

— Я не знаю, что ты слышал, — осторожно ответил я. — У нас множество тайн…

Потом они ушли, однако во взгляде, который кинул на меня Бардас, светилась незамутненная ненависть.

Филипп долго сидел молча, потом сказал очень спокойно:

— И многолик же ты, Кербушар. Не знаю, что о тебе думать…

— Думай обо мне вот что: я — человек, которому нужно выжить, а на дорогах своих я кое-чему научился, как и подобает человеку.

— Ты много потерял при нападении куманов. Но не думаю, что ты потерял все.

— Блага этого мира, Филипп, теряются легко. Огонь, буря, воры и война — наши постоянные спутники, но то, что сохранил разум — то навеки наше. Я потерял даже свой меч. А все оставшееся — это то, что я знаю, и немного благоразумия, чтобы правильно воспользоваться своим знанием.

— Разочаровать Андроника опасно.

— Я его не разочарую. Может быть, он получит даже немного больше, чем рассчитывает, — и немного меньше…

Мы помолчали, потом я заметил:

— Выдающийся, блестящий человек, но дилетант. Он хотел бы получить мои знания в виде пилюли, чтобы можно было проглотить их одним глотком. Он хочет волшебства, Филипп, но недостаточно… недостаточно.

— Ты его не знаешь. Он хочет всего, что существует, а когда получает, тут же начинает желать большего.

— Когда он узнает, что для овладения моим знанием потребуется десять лет учения, если он способный ученик, и пятнадцать — если не очень способный, его интерес увянет… Такое знание рождается в боли, голоде и неустанном упражнении ума и тела. Боль и голод он ещё кое-как выдержит, но упражнение?.. Да никогда!

— Ты можешь предвидеть будущее, Кербушар?

— А кто этого хочет? Наша жизнь держит завесу между ожиданием и ужасом. Ожидание — это морковка, которую подвешивают перед мордой осла, чтобы он постоянно бежал вперед. А ужас — то, что он увидит, если отведет глаза от морковки…

— Ты слишком мрачен.

Конечно, я был мрачен, хоть это у меня и не в обычае. Не навеял ли это чувство Андроник? Или, может быть, Бардас?

— Люди его любят. Хотят, чтоб он стал императором.

— Толпа всегда желает сделать своего героя императором, однако не успеет он стать императором, как у толпы появляется новый герой, которого она желает поставить на его место… Если когда-нибудь станешь героем толпы, Филипп, помни: каждый, кто рукоплещет тебе, носит за поясом нож убийцы.

Глава 45

Я сидел один в комнате, предоставленной Филиппом, перед стопкой бумаги, и собирался начать зарабатывать себе на жизнь. Кошелек, который дал мне Андроник, был достаточно увесист, но я не привык надеяться на подарки.

Милости высокопоставленных особ, мужчин или женщин, похожи на краску смущения на щеках куртизанки — они так же редки, на них так же приятно смотреть и на них так же нельзя полагаться.

Мое обладание эзотерическим знанием поставило меня в такое положение, что, действуя с умом, я мог бы стать достаточно важной персоной.

Андроник может и вправду когда-нибудь сделаться императором, да и сейчас его могущество уступает только могуществу самого Мануила…

На этот раз я решил переписать «Кабус-Намэ» — превосходную книгу принца Гурганского.

Ни одна другая книга не учит столь многому в области практических дел жизни, и во время долгого похода через Европу я много раз читал и перечитывал её страницы. Однако, приступая к делу, я не начал с самого начала, а выбрал одну из позднейших глав, в которой принц рассматривает особенности службы властителям.

Едва лишь начав, я вспомнил мысль, которую тут же записал. Несомненно, она пришла мне в голову в связи с моим нынешним положением:

«Едва лишь когда-нибудь властитель твой покажет, что

твое положение при нем прочно, с того самого мига начи-

най чувствовать себя неуверенно».

Далее следовала мысль, что тот, кто спорит с царем, умирает ранее назначенного ему часа.

Эти мысли стоило запомнить; о характере Мануила мне не было известно ничего, кроме того, что он любитель войны и охоты, но ни Андронику, ни Бардасу я не доверял.

Целую ночь я переносил из памяти на бумагу страницы книги, которую перечитывал так часто; но, поскольку я с детства был обучен дословному запоминанию, это не составляло никакого труда. Нужно было лишь записать строку или мысль из книги, чтобы её содержание тут же вставало в памяти.

Я писал до тех пор, пока не отяжелели веки, а потом потянулся, расправляя члены, подошел к окну и, распахнув его, поглядел на ночь и на город.

Поверх блестящих куполов, поверх темных зеркальных вод Золотого Рога смотрел я в сторону Азии.

Скрытый во мраке за входом Золотого Рога, лежал Босфор — а за ним моя судьба.

Там ждал меня не только отец, но и что-то еще.

Было ли это предчувствие? Или древнее друидское знание? А может быть, какая-то атавистическая память звала меня обратно?