Читаем Походы и кони полностью

Водка холодная, с закуской – вещь божественная, а теплая и не вовремя – отвратительна. Но поди убеди пьяных в этом! Когда наконец кончилось мое патрулирование, то у меня было чувство избегнутой смертельной опасности от своих же пьяных.

Покинули мы Изюм без сожаления. Дура из-за бескормицы, а я из-за старухи и патрулей. Кроме того, в Изюме есть было нечего. В таких случаях подтягивали поясной ремень.

На Купянск

Мы провели ночь в Боровой. Наутро двинулись дальше, в направлении на Купянск. Местность была волнистой, дорога шла с холма на холм. Поэтому Топорков, используя местность, придал колонне совсем необычайный характер. Сам Топорков, полусотня казаков и наши обе батареи составляли авангард. Три казака шли рысью впереди от холма к холму и осторожно выглядывали из-за гребня: если в следующей долине никого не было, то они рысью шли к следующему холму. Справа и слева на опушке леса шло по одному казаку – это было наше боковое охранение. Полки шли в полуверсте сзади.

Часов в десять утра передний казак снял папаху. Это был условный знак, что он видит неприятеля. Другой казак уже скакал к Топоркову.

– Большая колонна пехоты двигается нам навстречу, совсем близко.

Топорков послал сказать полкам подтянуться, приказал нашим двум батареям построить развернутый фронт и идти вперед. Сам он поскакал и выглянул из-за гребня и затем вернулся к нам.

– Выезжайте наметом, подойдите возможно ближе и жахните картечью. Посейте у них беспорядок, я атакую всеми полками. Идите с Богом!

Мы двинулись рысью и перешли в галоп. Выскочили на гребень. Рядом с нами оказалось красное охранение в несколько человек, на которое мы не обратили внимания и которое мялось, не зная, что им делать.

Перед нами в долине шла громадная колонна пехоты, артиллерии и обозов. Они не сразу сообразили, кто мы такие, так что мы смогли подойти к ним очень близко, шагов на двести. Потом поднялась беспорядочная стрельба. Мы снялись с передков, только когда стали падать убитые лошади.

– Налево кругом! С передков! К бою! Картечью. Три патрона. Огонь!

Стрельба очень усилилась, но смолкла после нашего залпа. Все смешалось и побежало, давясь и толкаясь. А наша картечь вырывала дыры в этой охваченной паникой толпе. Ни о каком организованном сопротивлении не могло быть и речи. Мимо нас прошли на рысях полки и ударили в эту кашу. Все сдались. Едва ли все длилось более десяти минут.

Красных войск больше не существовало. Были бесконечные колонны пленных, батарея, не сделавшая ни одного выстрела, большие обозы с патронами и зарядные ящики со снарядами. Пленных, орудия и обозы отправили под конвоем в тыл, а зарядные ящики и патроны оставили у себя и образовали из них особый парк при дивизии. Вероятно, по старой памяти о командировке Топорков назначил меня им командовать. Это мне очень не нравилось, и я это выразил капитану Обозненко, нашему старшему офицеру, который мне на смену прислал прапорщика Форберга. А я смог вернуться в наше орудие.

Наши потери, если таковые вообще были, минимальны. Наша победа была легкой и очень ощутимой. К нам попали целый полк красных и батарея, и это исключительно из-за умения Топоркова использовать местность.

Другой бой

Вскоре дивизия опять наткнулась на красных. Но на этот раз красные окопались и нас ждали. Завязался нудный бой. Красный бронепоезд, пришедший из Харькова, стал нас обстреливать с тыла и принудил к довольно поспешному отступлению. Особенно бронепоезд гонялся за нашей батареей. Нам пришлось даже спешиться и войти в высокую пшеницу, чтобы избежать его хорошо направленных гранат. Пшеница нас скрыла, и обстрел прекратился. У Шакалова весь задний вьюк на седле был изрезан осколками гранаты, но ни он, ни лошадь не пострадали. Бронепоезд был невидим, а его наблюдатель где-то спрятан в пшенице. Один изгиб дороги, по которому мы отходили, был виден наблюдателю, потому что лишь только мы появились, тотчас же лопнули две шрапнели. Тогда первое орудие поскакало и смогло достигнуть того края, где его наблюдатель бронепоезда уже не видел. За спинами номеров лопнули две шрапнели. Тогда немедленно поскакало второе орудие. Опять две шрапнели, поскакало третье. Тогда наблюдатель решил хитрить. Он сделал паузу. Мукалов, не поняв это, поскакал, и шрапнель дала клевок у ног его лошади. Лошадь взвилась, и Мукалов упал. Я поскакал, схватил Мукалова за руку и выволок из-под обстрела. За нами лопнули две шрапнели, и наше орудие проскакало невредимо. У Мукалова и у лошади ничего, кроме испуга, не было. Наблюдатель был, конечно, офицер и стрелял хорошо. Мы отходили, когда повстречали Топоркова.

Куда это вы? Отступаем, ваше превосходительство.

Напрасно. Положение переменилось, и мы наступаем. Я послал подорвать путь, чтобы бронепоезд вас не беспокоил. Идите вперед.

Удивительно это у казаков. Сразу после оживленного драпа они способны на хорошую атаку. Действительно, красные отступали.

Перейти на страницу:

Все книги серии Фронтовой дневник

Семь долгих лет
Семь долгих лет

Всенародно любимый русский актер Юрий Владимирович Никулин для большинства зрителей всегда будет добродушным героем из комедийных фильмов и блистательным клоуном Московского цирка. И мало кто сможет соотнести его «потешные» образы в кино со старшим сержантом, прошедшим Великую Отечественную войну. В одном из эпизодов «Бриллиантовой руки» персонаж Юрия Никулина недотепа-Горбунков обмолвился: «С войны не держал боевого оружия». Однако не многие догадаются, что за этой легковесной фразой кроется тяжелый военный опыт артиста. Ведь за плечами Юрия Никулина почти 8 лет службы и две войны — Финская и Великая Отечественная.«Семь долгих лет» — это воспоминания не великого актера, а рядового солдата, пережившего голод, пневмонию и войну, но находившего в себе силы смеяться, даже когда вокруг были кровь и боль.

Юрий Владимирович Никулин

Биографии и Мемуары / Научная литература / Проза / Современная проза / Документальное

Похожие книги

Афганистан. Честь имею!
Афганистан. Честь имею!

Новая книга доктора технических и кандидата военных наук полковника С.В.Баленко посвящена судьбам легендарных воинов — героев спецназа ГРУ.Одной из важных вех в истории спецназа ГРУ стала Афганская война, которая унесла жизни многих тысяч советских солдат. Отряды спецназовцев самоотверженно действовали в тылу врага, осуществляли разведку, в случае необходимости уничтожали командные пункты, ракетные установки, нарушали связь и энергоснабжение, разрушали транспортные коммуникации противника — выполняли самые сложные и опасные задания советского командования. Вначале это были отдельные отряды, а ближе к концу войны их объединили в две бригады, которые для конспирации назывались отдельными мотострелковыми батальонами.В этой книге рассказано о героях‑спецназовцах, которым не суждено было живыми вернуться на Родину. Но на ее страницах они предстают перед нами как живые. Мы можем всмотреться в их лица, прочесть письма, которые они писали родным, узнать о беспримерных подвигах, которые они совершили во имя своего воинского долга перед Родиной…

Сергей Викторович Баленко

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное