Похороны месье Буве

В помещении приятно пахло старой бумагой, плесенью, а газеты старинного, непривычного формата были полны рекламных объявлений о вещах, давным-давно переставших существовать, хотя о некоторых Люка слышал, когда был молодым.

— Администратор просил вас быть весьма аккуратным, ибо бумага такого почтенного возраста очень часто рассыпается. Впрочем, я буду сам помогать вам. Какая дата вас интересует?

— Двадцать восьмое февраля тысяча восемьсот девяносто седьмого года.

В номере за этот день не было ничего, кроме воззвания к палате депутатов. Говорилось о каком-то Бриане и о конгрегациях. Заметочки рубрики «Разное» были напечатаны очень мелко, без заголовков, впритык друг к другу, на той же странице, где был фельетон Пьера Декурселя.

— Посмотрите номер, вышедший накануне.

И тут они нашли. Один заголовок уже воскрешал Париж, которого Люка совсем не знал, а только слышал о нем от отца и старших коллег.

Драка апашей.

Некий Пьер Манчелли, без определенных занятий, неоднократно судимый за злостное бродяжничество, получил удар ножом в грудь. Это произошло вчера около полуночи, в нескольких шагах от «Мулен-де-ля-Галет». События развивались в полной темноте и очень быстро. Насколько можно судить по показаниям немногочисленных свидетелей, Манчелли выслеживал влюбленную пару, которую перехватил на выходе из кабаре. Последовала ссора, потом драка, и, когда подоспели прохожие, они увидели Манчелли в луже крови, с ножом, вонзенным в грудь по самую рукоятку. Он умер полчаса спустя в больнице, так и не сказав ни слова.

Что касается парочки, то она скрылась, убежав в переулки Монмартра, догнать ее не удалось, и полиции неизвестно, что это за личности.

Полиция полагает, что причина драки — сведение личных счетов. Следствие продолжается».

В последующих номерах об этом не было ни слова. Дело было совсем не сенсационное и большого шума не произвело.

Люка сдал газеты обратно, и очередное такси доставило его в полицейский комиссариат 18–го округа, но там не хранили протоколов такой давности.

— Это может вспомнить только старый Лует! — сказали ему с усмешкой.

— Кто это?

— Он тут проработал полсотни лет. На пенсию вышел всего лет семь назад и сейчас живет в этом квартале, где-то в районе улицы Ламарк. Время от времени, когда его совсем замучает бессонница, он приходит перекинуться в картишки с постовыми и рассказывает им всякие истории. Чаще всего как раз такие.

Люка пошел на улицу Ламарк. Ни на что особенно не надеясь, он, тем не менее, не хотел упускать даже такой слабый шанс. Старик Лует и вправду был еще жив, он был почти ровесником Буве, но неделю назад уехал на лето к дочери в Рамбуйе.

Две женщины на набережной Турнель в конце концов просто забыли о присутствии инспектора, и тот завел разговор на лестничной клетке с юным Сардо. Мадам Лэр из вежливости первой рассказала о себе и теперь слушала Жанну.

— Думаю, он был счастлив, — говорила консьержка. — Весельчаком он не был, ну, знаете, есть такие, только и знают, что зубоскалят да шуточки отпускают. Но ни о чем не тревожился. Даже о собственном здоровье. Сколько раз я спрашивала, почему он все никак не пойдет к доктору, и советовала ему нашего, очень хорошего, к тому же недорогого. Он отвечал, что сам себя знает лучше всех докторов и его ничего не беспокоит. Когда он в прошлом году заболел, я хотела узнать, не стоит ли кому-нибудь об этом сообщить. А он говорит: «Нет, никому. Зачем?»

Взгляните на эти три кресла. Их почти не сдвинули. Это он их так расставил и пересаживался то в одно, то в другое в зависимости от солнца. По утрам, например, любил сидеть вот в этом.

Были у него и заскоки, как у всех, но безобидные. К кофе, например, был очень придирчив и не любил, если хоть капелька прольется на блюдце. Он был невероятно чистоплотный. Я никогда не встречала такого чистюлю. Днем любил сам приготовить себе что-нибудь перекусить, а когда я, бывало, поднимусь к нему, на полу ни одной хлебной крошки. А эти его картинки…

— Он никогда не рассказывал вам о том, как жил до того, как устроился здесь?