Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

— Как замечательно вы сказали: «сажусь и пишу!» Восхитительно! «Красками!» Прекрасно! Меня очень интересует психология творчества!

— Я не всегда делаю это сидя. Очень часто — стоя… Даже чаще всего — стоя.

— Это очень хорошо сказано!

И входит Ритин муж. В светло-голубом с искрой костюме от Шнайдмана, в рубашке от Иванира; цвет его итальянского галстука совпадает с колоритом его носков. Рукой, сбрызнутой мужественным деодорантом «Паб», он пожимает руку художника и спрашивает, нравится ли ему развеска картин.

— Все очень хорошо, — отвечает художник, — только хотелось бы вот эти две работы повернуть так, чтобы на них падало больше света.

— Уймите волнения страсти! — улыбается Ритин муж. — Эти картины лучше всего поместить в укромном уголке, чтобы покупатель видел, что и он сможет поместить их у себя в таком же укромном уголке. Поверьте моему опыту!

И художник верит, понимая, что недодумал этот вопрос, не разобрался еще в тонкостях «паблик релейшенз».

А потом приходят гости. Они из «русской элиты» (здесь следовало бы поставить еще пару кавычек) или все равно кто, но из «англосаксов». «Русские», пройдясь вкратце вдоль стен, произнеся нужное количество «бьютефул» и «вандефул», присаживаются возле столика с напитками и рассказывают анекдоты. «Англосаксы» долго бродят по комнатам, прикидывают соответствие размеров полотен указанным на них ценам. А цены не всегда соответствуют. А русская элита, она какая-то неосновательная, неупорядоченная, не совсем элита. Такие и надуть могут. Осмеять. Но поскольку деньги, уплаченные за картины художника-репатрианта, можно отнести в графу расходов на благотворительные цели, англосаксы вынимают чековые книжки.

Потом все вместе пьют коктейли и начинают танцульки. Танцульки — это катарсис, освобождение, релаксация. Счастливы все: художника немного купили, русская элита оказалась на уровне, англосаксы, кажется, не продешевили. В знак облегчения начали танцульки.

Танцует известный физик, неудержимо стремящийся к политической деятельности. Танцуя, он генерирует идеи по поводу еврейского просвещения. Он прикидывает, кого бы взять в функционеры, кто бы мог осуществлять идеи, оставив ему, физику, возможность их генерировать и вступать в контакты с блестящим миром собраний, митингов и парадных обедов.

Физик-генератор танцует со знаменитой нимфоманкой и критикессой Хавой. Хава есть совершенство: в знак завершения работы природа посадила ей на нос багровую бородавку.

Издатель распространенного журнала с религиозно-порнографической ориентацией, мощный мужчина, похожий на Юла Бреннера в глубокой старости, нежно прижимает к себе хорошенькую портниху, бывшую жену директора полусекретного НИИ, ныне видную деятельницу литературного процесса в «русском» Израиле. Ее нынешний муж, усталый экономист из американской фирмы, с гордостью говорит: «Вся русская литература собирается у нас на кухне!»

Уныло мычит в углу кинорежиссер неизвестного происхождения. Он пьян.

Потомок еврея-народовольца танцует с княжной. На ее татарско-княжеское происхождение указывают толстые ноги и лошадиные черты лица. На народовольческое происхождение партнера указывают борода под Желябова и прическа под Чернышевского.

Риту прижимает к себе жулик с бабьим лицом и ужимками пьяного кота-педераста. Некогда он сумел внушить соответствующим инстанциям, что Стране необходим ИИКК (институт исследования кошачьего кала), и теперь живет тем, что проводит всенародные опросы на тему исследования и издает на трех языках журнал «Это случилось у перекрестка».

Тихий английский ботаник с висячим носом и голубыми глазами танцует с американкой — миллионершей и общественной деятельницей, монгололицей и вислозадой.

Репатриант из Франции, отправляющийся на европейские курорты, бродит среди танцующих и присматривает симпатичную, интеллигентную, чтобы взять ее с собой за свой счет.

Женатый (48—160) ищет для негласной дружбы.

Художник-супинатор в ермолке, казацкими сапогами опрокидывающий суету жизни, беседует с механиком-публицистом. Механик старается говорить язвительно, как пишет. Он презирает человечество с тех пор, как вставил цитату из ленинской статьи «Партийная организация и партийная литература» в диссертацию по технологии металлов. Ученый совет затруднился с возражением и, подивившись ловкости и изворотливости диссертанта, постановил присудить ему ученую степень.

Подошла грустная дама, выставила вперед руку, сложенную дощечкой, и, скосив на нее глаза, сказала:

— Эту руку пожимали Стржельчик и Лебедев, Алиса Фрейндлих и Гога Товстоногов, Инна Макарова и Сережа Юрский.

В прежней жизни дама работала администратором в БДТ. Про нее говорили, что она сочиняет пьесу.

Супинатор и публицист с уважением пожали эту руку. И дама пошла бродить среди гостей, унылая, глупая и безумно интеллигентная.

— Я пишу кое-что для вас, — объявляет она редакторам журналов. Редакторы вздрагивают.

Зарицкий вращает молодую, красивую из Трансильвании, из хорошей, уважаемой семьи. Веселые, рыжие лохматки торчат из обеих ее подмышек.