Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

Поплакав над ними, она умыла лицо.

«Тогда все было по-другому, — сказала себе Рита. — Его нет, остались только письма… Нет, нет!»

Обернутые в белую полотняную тряпочку письма хорошо поместились в коробке из-под кукурузных хлопьев. Рита выкопала в земляном полу кладовки достаточно глубокую ямку, положила в ямку коробку с письмами, засыпала землей, утрамбовала и, тяжело дыша, надвинула на свежевскопанную, но хорошо утрамбованную землю старый сервант. Загремели эмалированные кастрюли и сковородки, привезенные, как и сервант, в репатриантском багаже.

Через полчаса Рита вышла из дому со сделанным лицом, свежая и элегантная. Вишневая помада удачно подчеркнула блеск ее темных глаз. Она села в свою «ланчию» и уехала.

Собирался дождь, и солнце торопливо выжигало края бульвара. Сухая тень уютно расположилась под деревьями. К коробке с письмами неторопливо двинулся первый червяк.

Глава о Риме, о птичках, о положительном примере

Выпив водки и поев мяса, Цви прилег на диван и стал говорить:

— Рим, дорогие мои, это не просто город и не просто столица Италии — это другой конец рычага Иерусалим — Рим.

— Этот конец, дорогой Цви, давно переместился совсем в другую сторону, а Рим нынче — не более чем столица европейского государства средней руки, — с улыбкой сказал Хаим.

— Ты ездил в Рим с Верой? — сломал начавшийся разговор Гриша. Ему очень хотелось спать.

— Э-э! — протянул Цви, оттопырив нижнюю губу. — Зачем же брать с собой этот кусок пожилого мяса?

Порыв ветра толкнул кипарис. Кипарисовая шишка влетела в окно.

— Дождь будет, — сказал Гриша.

— Пора бы! — отозвался Хаим.

— Ребята, Алик уехал в Европу? — спросил Цви.

— Нет, не уехал, — ответил Гриша. — Он вернулся к Райке. Вернее, она к нему. В общем, они живут вместе.

— Да что ты говоришь! — усмехнулся Цви. — Вот лишай!

— Ты неправ, — сказал Гриша, — Алик много работает. Зарабатывает, где только может. Не хуже других. Успокоился, не ноет больше.

— Он просто молчит, — сказал Хаим. — Молчит.

— Ты подумай! Успокоился, молчит, — пожал плечами Цви. — Неужели молчит?

— Ну, не совсем, — сказал Гриша. — Он молчит, когда приходит в свою переводческую контору. А чего там говорить? И с кем? Молчит он и с нами. Мы редко видимся. Да и неприятно ему, я думаю, с нами говорить… Но он не всегда молчит… После службы в конторе он ходит говорить… Живет в Сен-Симоне отставной философ, из старых русских евреев. Ему скучно, хочется поговорить о России, вспомнить молодость. Вот Алик и ходит к нему говорить. Он ведь умеет говорить!

— Как Страна меняет людей! — протянул Цви. — Знал бы, рассказал бы о нем «ношрим». Алик Гальперин — положительный пример! Надо же!

Вскоре Цви уснул. Гриша поставил будильник на шесть часов. Хаим разложил свою раскладушку.

Глава о ссудах, «фольксвагене» и о бывшей парижанке

Тем временем Рагинский клитовался. Еще учась в ульпане, он разослал свои бумаги в частные фирмы и государственные учреждения. Пришли ответы. Были отказы. Были предложения. Выбросив в мусорную корзину отказы, Рагинский выбрал из предложений подходящие. Из подходящих выбрал одно. Согласившись на это предложение, Рагинский начал работать. Рагинский, как сказано, был писателем, но он был писателем с профессией.

Начав работать, Рагинский стал быстрее соображать. Он снял квартиру поближе к центру города и подальше от олимовских шикунов. Он прогадал немного на машине, купив свой «фольксваген» после очередного повышения цен, но не долго сожалел, поскольку машина ему нравилась. Купил электроприборы по существующему списку. Для улучшения иврита обзавелся хорошенькой интеллигентной саброй из старопольской семьи. Общаясь с англоязычными коллегами, он улучшил свой английский. Денег ему хватало.

Он быстро получил новую, высшую даргу^[13] на службе. Сменил сабру на бывшую парижанку, предполагая изучать французский язык. Продал «фольксваген» и купил «гольф». Это развлекло его ненадолго. Он не знал — что же дальше?

Рагинский клитанулся.

Однажды он решил выбросить старые, времен ульлана, бумаги, раскрыл чемодан, перебрал тетради, полистал записи, которые вел зачем-то, наверно, от скуки и одиночества. Улыбнулся себе, тогдашнему. Среди бумаг он нашел розовую папку с письмами. Дернул плечом, усмехнулся, зажег газовую плиту и поднес к огню все письма разом. Он подержал их в воздухе, чтобы они разгорелись лучше и бросил горящие листки в раковину. Письма сгорели, и Рагинский собрал пепел в полиэтиленовый мешочек. Он вынес его в помойку вместе со старым чемоданом, набитым старыми бумагами. Чемодан стукнулся о стеклянную банку металлическим наугольником и раскрылся. Бумаги разлетелись по просторному помойному ящику.

«Долго мне не будут сниться сны с приключениями, — подумал Рагинский. — Как грустно все…»

— И как непоправимо…

Вернувшись домой, Рагинский выпил водки и возвонил бывшей парижанке.

Глава о рыбках.