Похожая на человека и удивительная

Нужна ли ему моя жалость? Не знаю. Тепло – да, может быть, сочувствие, а вот насчет жалости… Ощутив к себе жалость, можно почувствовать себя еще несчастней.

– А бабушка у тебя есть?

– Есть, – равнодушно ответил Женя.

Как же я забыла! Грузная женщина с сильной одышкой, вывернутыми губами и толстыми пальцами в кольцах, так больно выдирающих волосы и царапающих щеки…

– Так, знаешь, что? Давай-ка мы купим тебе все для школы, а потом уже пойдем есть мороженое и… – Я посмотрела на Женю. – Точно? Именно кукурузу из баночки? Может, купим настоящую и сварим… дома? Пойдешь ко мне в гости?

– У вас есть собака? – с понятной мне надеждой спросил Женя.

– Нет, но у меня есть необыкновенный цветок, с которым можно разговаривать и который нельзя надолго бросать, иначе он от тоски начинает погибать. Пойдем?

Женя неуверенно посмотрел на меня и кивнул.

Вот, заманила. Собираюсь уезжать в Калюкин на всю жизнь, а подманиваю одинокого ребенка, который с раннего детства знает, что это такое – быть ненужным.

Я решила, что пора закончить непростой для нас обоих разговор, но раз уж и так поговорили о самом больном, все же спросила напоследок то, что уже давно не давало мне покоя:

– Женя, послушай… В первый раз, в самый первый раз, помнишь? Когда я тебя провожала домой и там твой страшный дядька чуть не вылез из стены…

– Уже начал вылезать, – кивнул Женя, – но вас испугался.

– Да-да, именно! – засмеялась я. – Меня многие дядьки боятся, и страшные, и очень страшные.

– Поэтому у вас нет мужа и такая красивая машина? – резюмировал Женя.

– М-м-м… Возможно. Так вот, – я начала очень осторожно, не уверенная, что имею право влезать в душу к мальчику, – в этот самый первый раз, я точно помню, ты мне сказал, что дядя Сережа любит лук, а ты нет…

Женя напряженно взглянул на меня и отпустил мою руку.

– Да, я не люблю лук. От него болит живот и запах ужасный везде…

– Понятно. Но я не об этом спрашиваю. Женя, – я снова взяла мальчика за руку. – Скажи мне, пожалуйста, кто такой дядя Сережа?

Мальчик умоляюще посмотрел на меня. Вот что я делаю? Чего добиваюсь? Доверия мальчика? А зачем? Или это во мне говорит неугомонный журналист, привыкший вытрясать всеми правдами и неправдами из своего интервьюера всё и до последней крошки? Один человек во мне просил меня же остановиться – милый, добрый человек, который любит маму, строманту, покойного Сутягина в молодости и коварного Климова. А другой – жесткий, настырный, любопытный – честными глазами смотрел на маленького Женю и крепко держал его за мгновенно вспотевшую ручку.

Всё. Я знаю. Я поняла. Я увидела. Очень расплывчатый образ мамы – доброй, большой, теплой, сияющей. Мама держит Женю за руку, точно так же, как я сейчас, – крепко, навсегда. (Она – навсегда, я – не знаю.) А в дверях стоит Женин папа, он же дядя Сережа. Самый прекрасный, ни у кого нет такого папы. Дядя Сережа в форме? Женя плохо помнит, поэтому и я не понимаю. Но какая-то фуражка на нем точно была. С золотым блестящим значком. И фуражку эту дали померить Жене. И он сразу понял, что у него теперь есть самый настоящий папа. Потом фуражка куда-то подевалась, а папа остался. И плакал, когда пропала мама, – та, настоящая, большая, теплая, которая пахла солнечным лугом и чем-то нежным, щемящим душу… И всегда называл Женю «сынок». И пока не появилась тетя Лена, папа никогда не оставлял Женю одного по вечерам и праздникам и не отдавал в городской летний лагерь…

И зачем я сейчас хочу расковырять все это и разрушить мир мальчика? Я собираюсь сделать его другим, этот мир? А каким? Лучше? В каком смысле? Благополучнее? Добрее? Женю будут в этом новом мире больше любить? Кто? Я?

– Я… Он… Мой папа… – Женя чуть не плакал под натиском моей любознательности.

– Не надо, не говори. Я знаю, у тебя очень хороший папа.

– Да… – тихо ответил Женя. – Очень хороший.

– И тетя Лена хорошая.

– Да… – еще тише проговорил Женя.

– Все тебя любят.

Ужас. Что я делаю? Я же ничего не решила для себя. Да и что я могу решить?

– Прости меня, пожалуйста, – сказала я. – Я просто… Тоже хочу быть твоей…

Кем? Ну, Лика, смелее, говори, говори… Что же ты замолчала? Кем ты хочешь быть? Тетей? Очень старшей сестрой? Или, может быть, мамой? Ты решишься сказать об этом мальчику? Нет? Нет. Слишком много обязательств это сразу накладывает на тебя. Ты ведь к такому не привыкла. Со своей бы жизнью разобраться, правда?

– Ты хочешь быть моей…

Нет, нет, Женя! Я не добрая, не большая, не теплая, я еще хуже, чем тетя Лена, от меня не исходит такого света, как от твоей настоящей мамы, которая ушла и просто потерялась много-много лет назад. И ты всегда будешь верить, что однажды она найдется. Только будет немного другой. Ведь пройдет много лет.

– Давай съедим очень много мороженого! – весело предложила я. – Разного! С шоколадными шариками, с мармеладками, с вишней, с орехами. Давай? И выпьем по два молочных коктейля. А? Как?