Похожая на человека и удивительная

Верочка бледной тенью метнулась за мной, когда я выходила из парадного зала Герды. Промолчав все время моего неудавшегося интервью, она тут же спросила, лишь только мы оказались за дверью:

– О чем вы говорили? Я ничего не поняла. Почему она так закричала вдруг?

– Я случайно затронула один больной вопрос.

Почему-то мне не хотелось дальше говорить с Верочкой об этом. Я поняла, что задела что-то, не предназначенное для посторонних глаз. Вот только как случилось, что я оказалась как будто и не посторонней? И я даже совсем не удивилась, когда час спустя мне позвонила Герда.

– Можете приехать сегодня ко мне еще раз?

Я прикинула свое время.

– Да, наверно, смогу.

Я знала, зачем меня позвала Герда. Я почувствовала ее боль, почувствовала, как ей плохо. И она это поняла. И я вернулась обратно. Высадила Верочку у метро и, пытаясь обогнать с каждой секундой растущую в стороны области пробку, помчалась обратно.

– Тебе как – денег предлагать или пугать? – спросила меня Герда, успевшая переодеться.

Вместо короткой открытой маечки, обнажавшей ее чуть увядшие прелести, она натянула бесформенный светлый свитер, в котором казалась гораздо стройнее и моложе. Вот так бы и пела. Жаль, что она не слышит моих мыслей. Ведь если я скажу это вслух, Герда не поверит.

Я поняла, о чем она спрашивает. И поняла, как я ошибалась, когда почему-то подумала, что Герда ощутила мое сочувствие. Чтобы получить еще одну оплеуху, возвращаться не стоило. Надо как-то оправдать хотя бы для самой себя то, что я из-за Герды проехала по очень непростой дороге в общей сложности лишние пятьдесят километров.

Я смотрела сейчас на Герду, похоже, хорошо поплакавшую после того, как мы с Верочкой уехали, и видела странную картину. Высокий, полный молодой человек изо всех сил бил красивую девушку. Кажется, я видела эту девушку на фотографиях в Интернете, когда просматривала на скорую руку все, что есть там о Герде и ее жизни. Девушка – это ее дочь. И уже не девушка, а мама той маленькой беленькой девочки.

Герда меня что-то спросила. Я не ответила, лишь кивнула. Тогда она начала говорить. Я кивала, особенно не вслушиваясь. Я снова и снова видела ту картину, страшную и очень простую. Дочка Герды стоит, почти не прикрываясь, а полный человек, с неприятным обрюзгшим лицом, как будто обложенным пухлыми мешочками, как-то неловко, неумело бьет ее. У нее начинает течь кровь из носа, заплывает глаз… Господи…

Я даже помотала головой, чтобы ушла эта ужасная картина, но она никуда не ушла. Видимо, Герда просто больше ни о чем не может думать. Может думать только о том, как неприятный человек, похожий на неаккуратно набитый старыми тряпками большой мешок, бьет ее красивую нежную дочь. А та стоит, не двигаясь, не защищаясь и не убегая. Я поняла, что позади, чуть в стороне, стояла беленькая внучка Герды. Стояла и на все это смотрела, тоже не двигаясь с места и не говоря ни слова. Потом она что-то закричала и подбежала к матери. И один удар пришелся ей прямо по голове, по ее беленьким, тоненьким волосикам…

– Он ее отец? – спросила я, оборвав на полуслове Герду, разглагольствовавшую о том, как ей, всю жизнь прожившей без мужей, ее единственной дочери, а также всем родственницам по женской линии по-настоящему повезло в жизни с мужчинами – надежными, порядочными, успешными…

– Допустим, – ответила мне Герда и посмотрела на меня тяжелым взглядом. – Ты все-таки надеешься написать об этом?

– Я не буду писать об этом, Людмила Тимофеевна.

– Да какая я тебе Тимофеевна! Прекрати! – махнула рукой Герда. – Ты что, ничего не слышала, что я сейчас сказала?

– Нет… То есть слышала. Я даю вам честное слово, что я не собираюсь писать о вашей беде.

– Что? – засмеялась Герда. – Честное – это сколько? А у нас нет никакой беды. Попробуй только вякни хоть слово, ты сразу об этом узнаешь. О том, что у нас…

Я дала ей высказать все, что она хотела, а потом предложила:

– У меня есть очень хороший врач. Знакомый психиатр. Может, он сможет помочь девочке?

– Я тебе сегодня сказала, куда тебе пойти? – ответила мне Герда.