Похожая на человека и удивительная

Как же мне везет в последнее время на смелых художников, научившихся рисовать в предпенсионном возрасте… Слава Веденеев с его огромными глазастыми жуками, вот теперь космонавт Климов с наверняка дилетантскими художествами… А может, это не случайно? Люди с выдающимися способностями пытаются охватить большее, гораздо большее, чем умеют делать. Им хочется творить новую реальность, создать свой мир – мир нарисованный, вылепленный, мир как будто бы живых людей, живущих где-то там, где законы жизни те же, да не те, где действует главный и по определению бездействующий закон нашей жизни – торжествует добро, несмотря на объективные и очевидные обстоятельства.

Я прошла мимо приятно крупного космонавта в комнату с картинами. Надо же, я физически чувствую присутствие приятного мне человека. Каким словом это назвать? Внезапно вспыхнувшим желанием? Глупо и пошло. Пусть будет симпатия.

Если, кстати, постоянно не искать слов, изящно обходящих физиологические подробности бытия, можно за двадцать лет растерять то, что мои предки копили тысячелетиями. Человек стоит между зверем и ангелом – хорошее определение Томаса Манна. Не облагораживая никак свой инстинкт продолжения рода, есть опасность приблизиться к зверю. То ли вернуть свою первоначальную сущность, то ли выродиться… И возвратиться в ту точку Х, когда Создатель сказал: «Ну всё, хватит, вы дошли до последней точки. Вас уже не исправишь, вас можно только уничтожить и начать все сначала». Сказал и – руками ангелов своих непорочных – уничтожил.

Так, по крайней мере, говорится в одной исторической книжке, которая весьма почитается многими моими современниками, а именно в самой древней, Ветхой части ее. Я же не то чтобы подвергаю сомнению, просто не знаю точно, чему верить. Написанному в этой книжке верить трудно, слишком много противоречий и удивительных вещей. Совсем не верить – глупо и самонадеянно. Обрывки давно потерянного прошлого, заключенные в витиеватые фразы, метафоры, перепутанные или переделанные…

Мои размышления не мешали мне внимательно наблюдать за обаятельным Климовым. Я всячески старалась не поддаваться на его явное обаяние, подозревая, что не столько он обаятелен, сколько я одинока. И от общения, как он сам выразился, с временно одиноким мужчиной невольно волнуюсь. Примериваю его к себе. К тому же мне всегда нравились уверенные и успешные мужчины, пусть даже и отошедшие от дел…

Глава 20

Картины Климова меня приятно поразили – своей наивностью, открытостью, свежестью красок, гармоничностью линий и… простотой. Той простотой, что, возможно, граничит с идеалом. На них не было ни колец Сатурна, ни вида Земли из космоса, ни комет с яркими хвостами. На них была Земля – ее живописные виды в окрестностях Калюкина, как я думаю. В разное время года. Еще Климов делал небольшие скульптуры из глины и расписывал их в стиле современного кантри, скорее прибалтийского, чем среднерусского, в котором сочетается и традиция, и фантазия современного человека, не связанного условностями одной школы. Очень все мило, приятно, интересно. Попав случайно в художественный салон и обнаружив там такие вещи, я бы что-то из них непременно постаралась купить.

– Что вам подарить? – спросил Климов в ответ на мои мысли.

– Не знаю, – честно ответила я.

– Хорошо, – кивнул он. – Решите позже. После обеда еще раз посмотрите.

Он не спрашивал, хочу ли я этого. И мне вдруг стало приятно, что кто-то решил за меня, что я буду делать после обеда.

– О чем задумались? – спросил меня Климов, как будто сам не знал.

Возможно, и не знал, я ведь тоже не всегда понимаю, о чем думают люди, слышу чужие мысли выборочно. И так успела к этому привыкнуть, словно жила с этим всю жизнь. Может, это и правда утерянное знание? От тех времен, о которых нам ничего или почти ничего не известно.

Настолько ничего не известно, что большинство людей не только не интересуются, что было на земле до нас – суетных, малорослых, недолго живущих, постоянно болеющих и плохо владеющих своим телом, но и отметают всяческие крупицы знания о прошлом. Не было ничего до нас! И все тут. Кто-то согласен вести свой род от обезьяны или обезьяноподобного существа, миллионы лет ковырявшего землю грубым осколком камня. Кто-то покорно и нелепо верит в многократно пересказанное, переведенное с языка на язык древнее знание о сотворении мира, не вдумываясь. Так удобно быть в тени и в сени Всемогущего, за несколько дней сотворившего мир. Уж наверняка он и остальное решит как-нибудь, без нашего участия, не даст нам, неразумным, сорваться в пропасть, взорвать себя, измельчать и телом и душой…

– Я задумалась о том… – я секунду помедлила, – о том, что в некоторых из нас, вероятно, действительно есть частица бога, заставляющая творить свой собственный мир или улучшать тот, что есть.

– А в некоторых нет, – легко кивнул Климов.

Я не стала отвечать. Не люблю говорить вслух, особенно с мужчинами, о тех вещах, смысл которых мне самой не очень понятен. Вместо этого я спросила:

– Можно вопрос не для интервью?