Похожая на человека и удивительная

Глава 24

Было это всё или нет? То, что произошло со мной в Калюкине. Или мне всё показалось?

Долгий, теплый день, взгляд и близость Климова, мое ощущение, что я знаю его всю жизнь… Кажется, это очень хорошее ощущение. Не считаю себя большим специалистом в этом смысле, но кто-то до меня успел понять – если новый человек кажется тебе хорошо знакомым, значит, ты уже давно представлял себе его именно таким, еще до встречи. Но я вообще не думала ни о какой встрече. Или не осознавала этого – что хочу кого-то встретить. А рядом со мной, выходит, был некий эфирный образ, который я давно создала, не отдавая себе отчета.

Или вовсе не было этого дня? Откуда он взялся в моей суматошной жизни? Как я позволила себе бросить дела, пропустить эфир – ничего, конечно, не случилось, бедная Марина, которую я беззастенчиво потеснила, в тот день с радостью поболтала в эфире с Генкой вместо меня.

Как я вообще смогла так сразу и так близко подойти к совершенно неизвестному мне человеку? Поверить в каждое слово, которое он говорил? О себе, о жизни, обо мне. Да он, собственно, и говорил не очень много. И тем более не приходилось много говорить мне – он ведь понимал мои мысли, вопросы, желания…

Я сплю? Я брежу? Кто он? Может, он такой же фантом, как мой чудом проснувшийся и не поддающийся никакому управлению дар?

Да, наверно, я все это придумала – и самого Климова, и его умного пса, и учительницу, к которой мы плавали на лодке…

Когда Климов, ничего не объясняя, повернул лодку к маленькому аккуратному белому дому, палисадник которого заканчивался прямо у берега озера, пес заволновался, попробовал даже выскочить первым и побежать по воде, но под укоризненным взглядом хозяина сел на место, продолжая оживленно бить коротким хвостом по дну лодки.

Учительница Ольга Вениаминовна оказалась веселой пожилой дамой, которой можно было дать на вид лет пятьдесят пять.

– Семьдесят первый, деточка, – вздохнула Ольга Вениаминовна. – А хорошо законсервировалась – от голода, то есть от натурального питания. Хлеб, сыр, молоко, да трава с огорода – рацион долгожителей. Вот Женечка пытается меня подкормить от доброты душевной мясом да рыбкой, а не понимает, что они мне – только вред.

– Ольга Вениаминовна! – Климов прижал к себе маленькую, худенькую женщину. – Нельзя же одной морковкой питаться. Сыр… А давно вы сыр покупали? Вот я вам привез.

– Разносолов разных? – Ольга Вениаминовна подозрительно взглянула на большой пакет.

– Да нет… Сыра да масла, да еще там! Ладно, что мы будем пререкаться! – Климов махнул рукой, а Пятьдесят Второй принял этот жест за команду и помчался в сторону дома. – Вот Петька правильно делает – в дом бежит, в гости. Познакомьтесь. И напоите нас чайком, если не возражаете. Лика Борга, московская журналистка, весьма… известная особа, – Климов перевел взгляд на меня, и что-то в этом взгляде было такое, что я почувствовала себя счастливой школьницей, девятиклассницей, только что сдавшей последний экзамен. А впереди – целое долгое лето, бесконечное, полное загадок и неожиданных сюрпризов.

Ольга Вениаминовна взглянула на меня внимательно и чуть настороженно.

– Очень приятно. И что же вы, Лика, приехали писать о нашем городе? Или… – она перевела взгляд на своего бывшего ученика.

Я кивнула.

– И о городе напишу. А какой предмет вы преподавали Евгению Павловичу?

– А угадайте! – пожилая женщина засмеялась, оглядываясь на меня и энергичными шажками направляясь к дому. – Женечка, давай в саду чай попьем, не возражаешь?

Мы присели на широкую скамью, Климов облокотился на спинку, раскинул руки и слегка дотронулся до моего плеча.

– Хорошо, правда?

Я взглянула на него, чтобы понять, о чем он спрашивает. Но он уже смотрел на озеро, раскинувшееся перед нами. Да уж конечно лучше, чем крыши многоэтажек с широкими трубами, похожими на котлы предприятий общественного питания, или чужие окна, или облезлая стена соседнего дома. Но нельзя же, в самом деле, остановить жизнь, сидеть и смотреть на озеро с утра до вечера!

– А если она сама как-то взяла и остановилась? Замерла где-то во вчерашнем дне? – Климов сжал мое плечо, и я почувствовала, как хочу тоже замереть, прислонившись к этому большому и совершенно непонятному пока мне человеку. Непонятному и одновременно бесконечно симпатичному.

Взрослые люди – нормальные, не те озабоченные предстоящим климаксом мужчины сорока пяти лет, которые готовы бежать по обломкам собственных жизней за чужой и крайне эгоистичной молодостью, а нормальные взрослые, отягощенные былыми страстями, от которых остались привычка, привязанности, дети, долги, разочарования и шрамы от давно заживших ран, – не могут влюбиться в одночасье. Так мне всегда казалось.