Там стояли на коленях с десяток мужчин и женщин и страстно каялись в грехах учителя. Среди них Квачи увидел погруженную в молитву Таню. Опустился рядом, воздел руки, возвел глаза и зашевелил губами.
Из молельни доносился ослабевший голос учителя:
— И раздевши Его, надели на Него багряницу; и сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость, и, становясь пред ним на колени, насмехались говоря: радуйся, Царь Иудейский! И плевали на Него, и, взявши трость, били Его по голове. И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу и одели Его в одежды Его и повели на распятие...
Чтение Евангелия прервалось рыданиями.
Таня рухнула на пол, выкрикивая:
— Довольно, святой отец! Будет!.. Сколько же можно!..
Остальные поднялись и заголосили.
Квачи вывел Таню, кое-как успокоил ее и, поскольку на тот день планировал еще пару комбинаций, вскочил в свой автомобиль и помчался к банкиру Ганусу.
Вечером полюбопытствовал по телефону:
— Алло! Как себя чувствует наш святой отец? Все еще не поднялся с молитвы? И ничего не изволил есть? Дверь по-прежнему заперта?! Боже милостивый, чудеса да и только! Как прикажете понимать?.. Ну что ж, завтра непременно зайду, проведаю...
На третий день к вечеру он опять наведался. Дверь к Григорию по-прежнему была заперта.
На этот раз в соседней комнате молилось значительно больше учеников святого старца, но Тани среди них не было.
Ученики порывались взломать запертую дверь, однако "богородица" Лохтина не допустила этого.
Прошла неделя молитвенного поста. Жилище Григория не вмещало последователей и учеников, а также любопытствующих — виднейших и знатных людей столицы. Одни молились, другие пророчествовали, вещая нечто несусветное.
Вдруг дверь молельни отворилась. Раньше других прислужник впустил туда Квачи.
Истощенный и обессилевший Григорий в полубеспамятстве лежал на полу.
— Боже всемогущий!.. Светой отец!..
— Аполончик! Мой верный и преданный друг и брат! — едва слышно прошелестел Григорий.— Не бойся, со мной ничего худого не случится. Лучше слушай и запоминай: и возрадуется Господь, егда грешники покаются в прегрешениях своих... Значит, если Господь насылает на нас нечистого, нам следует не гнать его, а потакать — блудить, грешить, бесчинствовать, дабы было в чем покаяться. Не совершив греха, и каяться будет не в чем. Запомни, святой лишен благодати Божией, ибо безгрешен, а безгрешному не в чем каяться, нечем умилить Господа... Ты понял?
— Понял и запомнил. Велика и бездонна мудрость твоя, о святой отец!
Гришка помолчал, а затем продолжал:
— Аполончик! Ты, как дитя, наивен и безгрешен, ибо многого еще не знаешь и не понимаешь. Но скоро возмужаешь и откроется мир твоему разумению. А покамест скажу тебе одно: такого грешника, как я, и среди рати нечистой не сыскать. Что семь дней молитвы? Пустяк! Помню, когда от семьи бежал, жену и деток бросил, набрел на пещеру в горах и три месяца из той пещеры не вылезал. Ничего, окромя сухарей да воды, в рот не брал. Немытый и грязный стоял я на коленях пред иконой. Чесотка меня извела, парша съела. Раз, когда совсем ослаб и отчаялся, глянул на икону Пресвятой Богородицы и увидел: из очей Ее текли слезы... И сказала она: "Григорий! Григорий! Очистился ты. Отпускаю тебе прегрешенья твои! Мир гибнет в когтях у нечистого. Встань и иди во спасение и исцеление рода людского!" Я и пошел. С тех пор вот хожу и служу Господу нашему Иисусу Христу... Сколько раз удалялся я от мира — когда на месяц, когда на два, а то больше! Вот и сейчас приспело нам расстаться, мой дорогой Аполончик!
Квачи не на шутку встревожился:
— О чем вы, святой отец? Куда?
— Далеко, очень далеко. В Иерусалим. Хочу поклониться святым местам. Приложиться ко гробу Господню, омыться и очиститься.
— А как же я, святой отец? На кого меня покидаете? Что? В путь с вами? Я готов. Очень даже готов — к святым местам... Но все-таки надо подумать. Святой отец, отложите свое паломничество хоть на два-три месяца!
— Не могу. Минувшей ночью святой образ обратился ко мне и рек: "Григорий, не далее, как через три дня отправляйся в Иерусалим, ибо неисчислимы прегрешения твои..." Теперь ступай, Аполончик. Пришли мне Елену или Таню. А завтра в десять часов вечера будьте у меня, поведу в одно заповедное место. Такое вам покажу, что и во сне не приснится...
Дома озадаченного Квачи ждали неприятные новости.
После возвращения из Царского Села он мнил себя счастливейшим из смертных, ибо в тот день разом достиг всего: и княжеского титула, и придворного звания, и влияния, и власти, а главное — богатства, которое со дня на день должно было золотой рекой потечь в его карманы.
Часть этого богатства он заполучил в первые же дни, и ринулся на биржу.