Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

— А если мне ответа не дадут, господин поручик, что тогда делать?

— Скажите, что должны во что бы то ни стало получить ответ, — сказал поручик, снова, зевнув во весь рот. — Ну я пойду спать, сегодня я здорово устал. Сколько было выпито! После так проведенного вечера и ночи каждый устанет.

Поручик Лукаш не имел первоначально намерения где-либо задерживаться. К вечеру он пошел из лагеря в город, намереваясь лишь пойти в венгерский театр в Кираль-Хиде, где давали какую-то венгерскую оперетку. Первые роли там играли толстые артистки-еврейки, обладавшие тем громадным достоинством, что во время танца они подкидывали ноги выше головы и не носили ни трико, ни панталон, а для вящей приманки господ офицеров выбривали себе волосы на теле, как татарки. Галерка этого зрелища, естественно, была лишена, но тем большее удовольствие оно доставляло сидящим в партере артиллерийским офицерам, которые, чтобы не упустить ни одной детали из открывающихся перед ними красот, брали с собой в театр полевые бинокли.

Поручика Лукаша, однако, это чрезвычайно интересное зрелище не увлекало, так как взятый им напрокат у билетера бинокль не был ахроматическим, и вместо бедер он видел лишь какие-то движущиеся фиолетовые пятна.

В антракте, после первого действия, его внимание привлекла дама в сопровождении господина средних лет, которого она тащила к гардеробу, с жаром настаивая на том, чтобы итти немедленно домой, так как она на такие вещи больше смотреть не будет. Она говорила громко по-немецки, а ее спутник отвечал по-венгерски:

— Да, мой ангел, идем, ты права. Это действительно неаппетитное зрелище.

— Это отвратительно! — возмущалась дама, в то время как ее кавалер подавал ей манто.

Ее глаза сверкали от возмущения над таким бесстыдством, большие темные глаза, которые так гармонировали с ее прекрасной фигурой. Она взглянула на поручика Лукаша и еще раз с решительностью сказала:

— Отвратительно, просто отвратительно!

Этот момент решил завязку короткого романа. От гардеробщицы поручик Лукаш получил информацию, что это супруги Каконь и что у него на Шопроньской улице, № 16, торговля железом.

— А живет он с пани Этелькой во втором этаже, — сообщила гардеробщица с подробностями старой сводницы. — Она немка из города Шопрони, а он мадьяр. Здесь все перемешались.

Поручик Лукаш взял из гардероба накидку и пошел в ресторан «Эрцгерцог Альберт», где встретился с несколькими офицерами 91-го полка. Он говорил мало, но зато много пил, молча раздумывая, что бы ему такое написать этой строгой, нравственной и красивой даме, к которой его влекло гораздо сильнее, чем ко всем этим обезьянам на сцене, как называли опереточных артисток другие офицеры.

В весьма приподнятом настроении он пошел в маленькое кафе «У креста св. Стефана», где занял отдельный кабинет, выгнав оттуда какую-то румынку (которая просила разрешить ей раздеться до нага и сказала Лукашу, что он может с ней делать все, что хочет), потребовал перо, чернила и бумагу, бутылку коньяку и после тщательного обдумывания написал следующее письмо, которое, по его мнению, было самым удачным из когда-либо им написанных:

«Милостивая государыня, я присутствовал вчера в городском театре на представлении, которое вас так глубоко возмутило. В течение всего первого действия я следил за вами и за вашим супругом. Как я заметил…».

«По какому праву у этого субъекта такая очаровательная жена? — сказал сам себе поручик Лукаш. Ведь он выглядит, словно бритый павиан. А ну-ка, мы его…» и он написал:

«Ваш супруг не без удовольствия и с полной благосклонностью смотрел на все те гнусности, которыми была полна пьеса, вызвавшая в вас, милостивая государыня, чувство справедливого негодования и отвращения, ибо это было не искусство, но гнусное посягательство на сокровеннейшие чувства человека…».

«Бюст у нее изумительный, — подумал поручик Лукаш. — Эх, была не была!»