Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

«Отец — алкоголик. Мать — проститутка.

I. Сестра (утопилась).

II. Сестра (поезд).

Брат (с моста).

Дедушка † жену, керосин, зажег.

II. Бабушка (цыгане, спички) † и т. д.».

Позднее, одного из последователей методы преподавателя торговой школы, когда он начал разводить эту рацею штабному врачу и не успел еще перевалить и через двоюродного брата, штабной врач (это был уже третий случай!), прервал: «А твоя двоюродная сестра с отцовской стороны бросилась в Вене с шестого этажа, за твоим воспитанием — лодарь ты этакий! — никто не следил, но тебя перевоспитают в арестантских ротах». Ну, его отвели в арестантские роты, связали в козлы — и с него как рукой сняло плохое воспитание и отца-алкоголика и мать-проститутку, и он предпочел добровольно пойти на фронт.

— Нынче, — сказал вольноопределяющийся, — на военной службе уже никто не верит в наследственное предрасположение к сумасшествию, а то пришлось бы все генеральные штабы запереть в сумасшедший дом.

За железными дверями послышалось щелканье ключа, и в камеру вошел профос:

— Пехотинец Швейк и сапер Водичка — к господину аудитору!

Поднялись. Водичка обратился к Швейку:

— Вот, мерзавцы, каждый день допрос, а толку никакого! Уж лучше бы — чорт побери! — осудили нас и не приставали бы к нам каждый божий день. Валяемся тут без дела целыми днями, а кругом тебя бегает столько мадьярской шантрапы!..

По дороге на допрос в канцелярию дивизионного суда, которая находилась в противоположной стороне в других казармах, сапер Водичка обсуждал со Швейком, когда же наконец они предстанут перед настоящим судом.

— Все только допрос да допрос, — выходил из себя Водичка. — хоть бы из всего этого какой-нибудь толк. Изводят только уйму бумаги, а тут сгниешь за решеткой, а настоящего суда и в глаза не увидишь. Ну, скажи по правде, можно ихнюю похлебку жрать? А ихнюю капусту с мерзлой картошкой? Чорт побери, такой идиотской мировой войны я никогда еще не видывал! Я представляя себе все это совсем иначе.

— А я доволен, — сказал Швейк, — еще несколько лет тому назад, когда я служил на действительной службе, наш фельдфебель Салпера говаривал нам: «На военной службе каждый должен знать свои обязанности!» — и, бывало, так тебе при этом съездит по морде, что долго не забудешь! Или покойник обер-лейтенант Квайзер, бывало, когда придет осматривать ружья, так всегда прочтет нам лекцию о том, что солдату не полагается давать волю чувствам: солдаты только скот, государство их кормит, поит кофеем, отпускает им табак для трубки, — и за это они должны тянуть лямку как волы.

Сапер Водичка задумался и через минуту сказал:

— Когда придешь, Швейк, к аудитору, так ты не заврись, а повторяй то, что говорил на прошлом допросе, чтобы мне не попасть впросак. Главное, что ты видел, как на меня напали эти мадьяры. Ведь — что там не говори — мы все это делали с тобой сообща.

— Не трусь, Водичка, — успокаивал его Швейк. — Главное дело спокойствие, не волноваться. Что тут особенного — предстать перед каким-то там дивизионным судом! Ты бы посмотрел, как в прежние годы такой военный суд действовал. Служил у нас на действительной учитель Гераль, так тот, когда всему нашему взводу в наказание была запрещена отлучка в город, лежа на койке, рассказывал, что в Пражском музее есть книга протоколов военного суда при Марии-Терезии. Так там говорится, что тогда в каждом полку был свой палач, который казнил солдат поштучно, по одному терезианскому талеру за голову. Такой палач, как говорится в тех протоколах, в некоторые дни вырабатывал до пяти талеров.

— Само собой, — прибавил Швейк солидно, — тогда полки были больше, и все время их пополняли из деревень.

— Когда я был в Сербии, — сказал Водичка, — так в нашей бригаде вешал чужаков за папиросы любой, кто вызовется: если повесить мужчину — получает десяток папирос «Спорт», женщину или ребенка — пять. Потом интендантство начало вводить экономию, и стали расстреливать гуртом. Со мной служил цыган один, о нем мы долго не знали, что он этим промышляет. Удивлялись мы только, что его всегда на ночь зовут в канцелярию. Стояли мы тогда на Дрине, и вот раз ночью, когда он ушел, кто-то вздумал порыться в его вещах, а у этого хама в вещевом мешке — целых три коробки папирос «Спорта» по сто штук в каждой. К утру он вернулся в наш сарай, и мы учинили с ним короткую расправу: повалили мы его, а Балоун задушил его ремнем. Живуч был, как кошка. — Старый сапер Водичка сглотнул. — Не удавалось нам его задушить — да и только! Уж он обделался, глаза у него вылезли, а все еще был жив, как недорезанный петух. Тогда мы стали разрывать его, чисто кошку: два за голову, два за ноги, и таким манером перекрутили ему шею. Потом надели мы на него вещевой мешок с папиросами и бросили его, где поглубже, в Дрину. Кто станет курить такие папиросы?! А утром стали его разыскивать…