Похождения двух горемык

Я надел лыжный костюм, пальто, шапку и вышел.

Тут я увидел, что приехали две машины, — вторая стояла подальше. И это почему-то еще больше расстроило меня: раз прислали две, то, значит, согласны, что дело действительно будет серьезное!

Я сел в кабину рядом с водителем.

— Поехали, — отрывисто сказал я.

Через минуту мы подъехали к общежитию.

Оставив машину, я вошел.

Зиновий, подняв руку, радостно приветствовал меня.

Теперь все меня уже знали.

Гримерша просила зайти к ней, если можно, минут за сорок до съемки; седая старушка с платежной ведомостью подошла ко мне и вписала мою фамилию, имя и отчество. Люди, которые раньше меня не замечали и которых я раньше не замечал, теперь здоровались со мной.

— Ну что? — выдохнув, спросил я Зиновия. — Пора?..

— Да ты что! — легкомысленно сказал вдруг Зиновий. — Съемка-то ночью будет, в десять часов! Ночью пожар, сам понимаешь, лучше видно! Так что пока гуляй!

Я выскочил на крыльцо.

Я побежал по лесу.

Потом я решил — раз выпало свободное время — посмотреть еще раз на место съемок, пока там еще спокойно и тихо, еще раз все продумать.

Я побежал по Егерской аллее, свернул к телятнику.

Но там не было уже спокойно и тихо. Там стояли уже и лихтваген — от него шли черные кабели к прожекторам-ДИГам, — и камерваген, и тонваген. Двадцать черных осветительных ДИГов стояли в ряд метрах в тридцати от телятника. Ближе к нему стояли сразу четыре камеры (подойдя ближе, я увидел, что это пока что только треножники).

Помощники оператора утоптали снег, потом положили рельсы — и сверху поставили операторскую тележку с треножником.

Потом они, пробуя, покатали тележку вперед-назад.

Ко мне подошла какая-то женщина, потрогала вдруг рукой мои щеки.

— Лицо не обморозьте, — сказала она.

— Постараюсь, — сказал я.

Репродуктор на крыше тонвагена громко орал какую-то песню. Потом вдруг зажглись сразу все ДИГи, но при ярком солнце свет их казался тусклым.

Я пошел по вытоптанной перед зданием площадке, важно потрогал треножник — хорошо ли стоит? Треножник, как я и думал, стоял хорошо — дело было не в этом.

Просто я понял вдруг, что сегодня я здесь самый главный, все это громоздится для того, чтобы снять меня, как я спасу из конюшни лошадей.

Я неторопливо ходил по всей площадке. Кого-нибудь другого давно бы прогнали, но, посмотрев на меня, все лишь здоровались и ничего больше не говорили.

Я подошел к телятнику, внутри него сразу несколько молотков приколачивали что-то, а один плотник ползал по крыше и приколачивал заплаты на дырявые места.

«Что ж! Неплохая подготовка», — подумал я, довольный.

Я прошелся вдоль всего здания — и вдруг увидел сбоку, метрах в пятнадцати, самолетный мотор с пропеллером! Он стоял на какой-то подпорке и был оцеплен со всех сторон красными флажками на веревке.

«Мотор-то зачем? Летать уж, во всяком случае, я не обещал!»

Вдруг я увидел, что ко мне идет милиционер, в шапке с опущенными ушами, в огромных валенках.

Он взял меня за плечо.

— Мальчик! — Изо рта вырвался белый пар. — Уйди, пожалуйста, с площадки!

— Это наш! — закричал ему кто-то.

— Все равно! — сказал он. — От ветродуя держись подальше!

Я отошел от мотора, который оказался на самом деле ветродуем.

По площадке, подняв на серебристой «удочке» микрофон, ходил человек, примериваясь к чему-то, как рыболов на берегу реки.

Осветительные прожекторы — ДИГи — то зажигались, то гасли.

По площадке ходила девушка в полушубке, с пушистым инеем на бровях и ресницах. В руке она несла термос и наливала по очереди в крышечку термоса всем работающим на площадке.

— Вам налить? — спросила она меня.

Я кивнул, и она налила мне в белую крышечку отличного, горячего, сладкого кофе!

Я не спеша выпил, поблагодарил, и она пошла дальше.

Что я испытывал в тот момент?

Честно говоря, я испытывал счастье!

Потом на аллее в самом конце появилась крохотная черная «волга». Она ехала среди высоких пушистых деревьев, быстро приближаясь. Вот она выехала на площадку — и из нее вылез Зиновий.

— Ты здесь уже? — увидел он меня. — Молодец! Пойдем поглядим, что и как.

Мы вошли в темный, после солнца, телятник. Там были установлены новые перегородки, сделаны стойла, хотя ничего этого, как я знал, в фильме снято не будет.

— Значит, так! — сказал Зиновий. Вбегаешь, снимаешь все эти запоры, выводишь лошадей в коридор, садишься на самую последнюю и гонишь всех к выходу. Двери оставь открытые, не забудь. Все ясно?

Я кивнул.

— Ну... давай. Вот пока твой конь! — Он протянул мне старую метлу.

Мы вышли.

— Давай, — сказал Зиновий.

Я с разбегу растворил двери, вбежал, снял вальки, закрывающие стойла, покричал — и на метле вприпрыжку, промчавшись по темному коридору, «выехал» наружу.

— Так, — Зиновий кивнул. — А теперь поедем обедать, потом — готовиться.

Он усадил меня в «волгу», и мы поехали.

В столовой я сидел в этот день за столом, за которым сидели самые главные: Яков Борисыч, Зиновий и оператор. Яков Борисыч подзывал к столу разных людей, спрашивал о готовности, и те подробно рассказывали.

После обеда я вышел, отдуваясь, во двор.

Вдруг я заметил, что рядом со мной идут, часто кивая, Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна.