Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Спасибо, мы всё увидим сами! — перебил Горчак, который ис­пытывал одну-единственную мучительную потребность — выговориться до конца. Девица снова сунула руки в рукава, заработала челюстями и, поиграв носками туфель, развернулась и отошла.

— Да, монархистка! Да, «лотерейный приз»! — продолжал Горчак, возвращаясь к прежней теме. — Я всё отлично понимаю, но ничего по­делать не могу. Влезла в душу, как репейник. И знаешь почему? «Мо­нако»! Оно дало ощущение возможного, и этим обезоружило меня. Я счи­тал, что, наконец, мой час пробил, и сдуру помчался задом наперед: не за тем, что маячит перед носом, а за прошлым, что осталось за спиной, а тут легко сломаешь шею... Додик, я с ума схожу! Я всё время думаю о ней!

Горчак побелел, у него дрожали губы и голос, и глаза были больные, как у брошенного пуделя. Берлянчик никогда не видел его таким. Додик был сыном своего города, где обычно чувства лёгкие как фреон. Здесь никогда не напишут романс «Гори, гори моя звез­да!»... или «Я встретил вас, и всё былое!». В Одессе поют только «Семь сорок» и «Свадьбу Шнеерсона». Поэтому Берлянчик был поражён состоя­нием Горчака.

— Знаешь, Алик, — сказал он, — я даже завидую тебе. Я в жиз­ни не испытывал таких шекспировских страстей.

— Додик, помоги! — взмолился шеф «Монако». — Мне нужен твой американец. Я должен сделать состояние. Я должен получить её!

— Какой американец — Билл О’Конноли?

— Да.

— Я думаю, он вряд ли тебе чем-нибудь поможет.

— Почему? Мы можем стать совладельцами хозяйства, если твой американец вложит деньги.

— Он не станет это делать.

— А что его, собственно, страшит?

— Ничего. У него их просто нет.

«Врет! — подумал шеф «Монако». — Это однозначно». Перед его глазами возник импозантный облик О’Конноли с косой приветливой улыб­кой и подвижной челюстью. Шеф «Монако» знал, что существует весьма ограниченная категория граждан, которой можно безусловно доверять. Это кое-кто из чиновников крупных предприятий, ученые закрытых инс­титутов, тюремные инспекторы и авторитетные бандиты, — то есть те, жизнь которых была связана со строгой проходной системой и в какой-то мере изолировала от тлетворного влияния городских нравов. Берлянчик в эту категорию не входил. «Ладно, — подумал Горчак, снимая с вешалки мужской костюм. — Посмотрим дальше. Пусть только приведет американца»...

Берлянчик легко угадал мысли шефа «Монако». Он понимал, что мало чем рискует, открывая правду Горчаку, так как знал, что искрив­ленное сознание его земляков не приемлет истину в ее натуральном ви­де. В городе, где все врут без разбора: из корысти, скуки, самоутверж­дения, болезненных комплексов, наплевизма, красного словца, убожества, спортивного интереса и просто бессмысленного политиканства, эпидемия которого давно поразила все этажи общества, — от коммунальных квартир и до первых эшелонов власти, — надо говорить чистейшую правду, если хочешь кого-нибудь надуть. Это всегда срабатывало безотказно.

Поэтому Берлянчик, как правило, открывал кредит доверия каждо­му, вне зависимости от репутации человека, что всегда возбуждало не­здоровые аппетиты его партнеров, и обычно оборачивалось выгодой для него. Правда, потом Додика мучила совесть, что он использует несовер­шенство интеллекта и способа мышления других в своекорыстных целях, что тоже является по сути обманом. Но Берлянчик утешал себя тем, что если его принимают за дурака, он в этом не виноват — он никого в этом не старался уверить, это всегда была инициатива партнера.

Шеф «Монако» вернул костюм на место и с ненавистью уставился на двух молоденьких мамаш, которые вслух обсуждали детские шортики, не подозревая, что мешают жизненно важному разговору, а затем оглянул­ся на выход. Через стеклянную дверь он увидал, что там, привалясь плечом к платану, его подстерегает семейный детектив.

— Послушай, Додик, — начал шеф «Монако», — неужели ты не веришь в мою затею?

— Нет, почему же, верю.

— Тут простая накатанная схема. Фабрика берёт у Билла О’Конноли кредит, который не может погасить, и мы её сразу же банкротим. Есть профессиональный банкротчик, связи в арбитраже, всё есть... Потом мы скупаем за копейки предприятие и становимся его владель­цем. Только нужен твой американец.

— Алик, мой американец — это блеф!

— Ладно, не гони! Я серьёзно говорю. С дирекцией все детали оговорены, но нужны кредиты, Додик: транспорт, сушка, смена обору­дования, новый цех и склады. Мы будем собирать сырьё по всей стра­не. Если мы хотим поставить дело на поток, нужен твой миллионер.

— Алик, это «ломщик»! Обычный аферист.

Шеф «Монако» снял со штанги длиннополое гипюровое платье и потянул его чуть выше талии с такой силой, что оно затрещало на деревянной вешалке, и тут же вернул его в соседний ряд мужских ко­стюмов.

Безумная страсть, толкавшая Горчака на поиски богатства, ис­казила его восприятие реального, сделала его не в меру подозритель­ным. Его вдруг опалила мысль, что теперь, когда в руках Берлянчика американец и его идея, он, Горчак, Додику не нужен.