Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Берлянчик сердито промолчал. Как ни странно, но за катастро­фу в магазине он больше всего злился на нее — на лидера «Престоль­ного набата», которая не имела к этому никакого отношения и вообще вряд ли знала о существовании «Утят». Дело было в нем самом. Стара­ясь уберечь себя от лукавства, лицемерия, черствости и лжи, неизбеж­ных в погоне за деньгами, он зачастую впадал в иную крайность: непо­мерно открывался там, где нужны были деловая осторожность и сухой расчет. В этом смысле монархистка плохо влияла на него. Она будора­жила ту часть его существа, что витала в голубых мечтах, приводя в гнев и уныние другую половину, более трезвую и земную, Берлянчик помнил, что Галину Крот он назначил директором «Утят», поддавшись именно этому порыву.

— Не смейте называть меня «профессор», — наконец сухо произ­нес он.

Она присела рядом на диван.

— Что-нибудь случилось?

— Да. Меня уволили из президентской канцелярии. Ограбили мой вокально-экономический отдел.

Монархистка бесцельным жестом намотала тонкую золотую цепоч­ку, висевшую у нее на шее, на два пальца и внимательно посмотрела на него:

— А серьезно?

— А, по-вашему, это шутки? У меня лопнула карьера. Изгнали из элиты. Забрали служебный «Мерседес».

В глазах ее мелькнула досада.

— Бывает, — в том же духе ответила она. — У больших запросов трудные экзамены. Собирайтесь!

— Куда? Зачем?

— Я видела Димовича. Он говорит, что муж знает, где вы посе­лились. Здесь, профессор, опасно оставаться.

— Я просил не называть меня «профессор»!

— Но мне так нравится.

— Ну, хотя бы добавляйте «экс».

— Нет. Я не желаю ничего менять.

— Объясните, почему?

Она лукаво подмигнула и ладонью подрезала пространство перед носом:

— Так.

Берлянчик больше не настаивал, чувствуя, что и так переборщил. Но монархистка сама заговорила:

— Знаете, — она старалась говорить весело и бодро, — я живу будущим, профессор, и поэтому во мне всегда что-то бесполезно: или это замечательное будущее, или молодость, обычные человеческие ра­дости и даже красота... А это иногда невыносимо! — ее глаза, вне­запно вспыхнув, поменяли цвет. — И тогда я думаю о вас. Я вас люблю, профессор…

Она была великолепна в белоснежной блузке и черном блейзере с золотыми шафранами и романовскими коронками на краях рукавов. У Додика исчезли треск в ушах и зелень в голове. В его душе, измучен­ной болезнями и долгами, вспыхнул молодой пионерский костер. Он привлек ее к себе, и вдруг все триста кредиторов вместе с «Сундуком» и Галиной Крот завертелись в огненном смерче и унеслись далеко за горизонт. Остался только резкий скрип подвесного фонаря в переулке за окном и свет его, который метался по стене.

Тут громко постучали в дверь. Ирина Филипповна натянула одея­ло и в испуге замерла:

— Кто это?

— Тихо! — Берлянчик легонько сжал ее плечо и приложил палец к губам. — Не шевелись, молчи…

— Не вздумай открывать!

— Не бойся.

Берлянчик осторожно потянулся к портупее, которая висела на спинке стула рядом с ее блейзером и блузкой, и, стараясь не скри­петь ни стулом, ни ремнем, вынул револьвер из кобуры. Затем он бес­шумно поднялся с дивана и голый, возбужденный, похожий на поседев­шего Адама с фиговым листом и оружием в руках, стал пробираться на цыпочках к двери, обходя пузатые немецкие комоды, серванты и шкафы.

— Кто там? — спросил Берлянчик, держа револьвер наизготове — двумя руками над плечом.

— Это я! Ваш сосед.

— Эдуард Панкратович?

— Да, я. Откройте!

Берлянчик приоткрыл дверь на размер цепочки.

— Что вы хотели?

Сосед был в морской фуражке и кителе, наброшенном поверх май­ки и кальсон. Пачкая Берлянчика широкой и липкой ухмылкой, он спро­сил:

— Додик, как по-вашему, Гитлер действительно застрелился или сбежал в Аргентину?

— Эдуард Панкратович, — холодно ответил Додик. — Обычно та­кие вопросы не задают в нательном белье...

— А в чем?

— В бронежилете!

Берлянчик вытолкнул его расшнурованный ботинок из щели, за­хлопнул дверь и вернулся к монархистке, которая молча тряслась в хохоте, сдавив пальцами рот: «Гит... ха-ха... Гит...» Она полу­сидела на диване, упираясь в него рукой, которая светилась фосфорической белизной. Ее обычно напряженные зеленые глаза сейчас были по-детски беззаботными, счастливыми и косили в сторону, а пухлая нижняя губа чуть-чуть отвисла, придерживая всхлипования и безудерж­ный смех.

— Вот сволочь! — сказал Берлянчик, чувствуя свой конфуз. — Надо было застрелить его...

Заливаясь смехом и слезами, она закивала головой:

— Надо было! Надо было! У тебя была веская причина... ха-ха... Гит... Гитлер... А завтра бы это дали в «Новостях» ... ха-ха...