Похождения Шипова, или Старинный водевиль

Но едва дверь гостиницы захлопнулась за ним, как его длинноволосый компаньон подумал: «А пусть он и работает, пусть, пусть…» — и торопливо засеменил мимо крыльца, завернул за угол и вошел в трактир Евдокимова.

Спустя несколько минут Шипов вышел, но Гироса нигде не было видно.

«Хват! — подумал Михаил Иванович с удовольствием, решив, что компаньон помчался по графскому следу, и засмеялся. — Вот пущай он и работает, пущай, пущай…»

Он крикнул извозчика, расселся повальяжнее, велел везти себя к Никитским воротам и поехал к Матрене.

Матрена жила в полуподвале в двух комнатках. Муж ее, сапожник, помер уже давно, оставив ее бездетной, и после некоторого времени слез и одиночества прибился к ней Шипов. Она зарабатывала стиркой, глажкой, вышиванием узоров и еще тем, что отменно пекла именинные пироги по заказу и этим славилась на всю округу. Была она все-таки еще молода, чудо как хороша, а главное — покорна, молчалива и добра. К ней иногда похаживали мужчины, особенно если Шипов исчезал надолго, но любила она одного Михаила Ивановича. Он это ценил и иногда одаривал ее ласкою или деньгами. И хотя, ежели говорить начистоту, Шилову больше нравились другие, помоложе да поблагородней, он Матрену уважал, был к ней привязан, дом ее всегда помнил, как всякий бродяга и бездомник теплую берлогу. Приехав к ней, он тотчас пересчитал деньги. Денег было целых тридцать рублей. Червонец он тут же вручил Матрене, пять рублей отложил Гиросу, а остальные спрятал поглубже.

Матрена его нежила, холила, поила, уложила спать, почистила ему мышиный сюртучок, сапоги, а когда он проснулся, снова усадила к столу и напоила чаем. Когда придет опять, она и не спрашивала: такой у них был молчаливый уговор.

А Шипов прихлебывал с блюдца и думал, что если у Гироса будет удача, то можно считать, что компаньон у него первостатейный и дело будет, а уж дело будет — денежки потекут, лишь бы не оплошать. Но оплошать он уже почти не боялся — верил в счастливую свою судьбу. Он допил чай, разморился, и ему снова захотелось вздремнуть, свернувшись калачиком под Матрениным платком, но любопытство пересилило, и они распрощались.

Гирос уже ждал его на самом углу Газетного и Тверской, как и было условлено. Вид у компаньона был довольный, но прежде чем начать рассказывать о своих приключениях, он попросил денег.

Шипов протянул ему злосчастные пять рублей. Амадей спрятал их и рассмеялся.

— Ну ты и хорош, Мишель! Ну просто хорош! Какую косточку мне швырнул!.. Пожалел, да? Я на одних извозчиков червонец извел…

Длинный лиловый нос Гироса покачивался с укором, но Шипов не дрогнул.

— Ну будя, — сказал он, — твое от тебя не уйдет. — И похлопал себя по груди. — Ты, аншанте, рассказывай…

И они медленно отправились по Тверской, уже подернутой сумерками.

Рассказ Амадея Гироса

Едва захлопнулась за тобой дверь, как подкатила карета с графом. Голова у меня закружилась от счастья, «Вот оно!» — подумал я, Граф в гостиницу заходить не стал, а просто передал швейцару какой-то пакет и махнул кучеру. Кони понесли. Я — на извозчика и следом.

— Пошел за каретой, не отставай!

Летим. Сначала по Газетному, потом на Большую Дмитровскую. Тут он начал прижимать. Так и есть — к Пуаре. Я проскочил мимо и встал тоже. Граф — в парадное, я — за ним… Ты бывал там? Нет?.. Ну, большой зал, голубчик, всякие предметы для гимнастики… Я ведь туда хаживал, я все это знаю. Большая удача, что граф гимнастику любит… И вот он переодевается. Я вхожу. Раскланиваемся. Ну, думаю, с чего же он начнет? Так и есть — подходит к перекладине. Берется. Руки налились. Ну чистый призовой рысак! Ты не представляешь себе, какие плечи, сколько силищи! Я медленно раздеваюсь, а сам гляжу, что будет. Он начинает подтягиваться — слабовато, пытается крутить — ни черта. Вижу, граф — новичок.

— Ваше сиятельство, — говорю я скромно, — тут не сила нужна, а сноровка.

Он краснеет.

— А откуда вы меня знаете?

— Да так, наслышан, — говорю я, — читал кое-что из ваших сочинений. А на перекладине сноровка нужна. Позвольте-ка… — И я начинаю крутить. Выгибаюсь, падаю будто, ан нет — взлетаю снова. Он глядит, весь красный от смущения, немножко злится. Ничего, думаю, это полезно.

— Да, вы действительно мастер, — говорит он. — Не знаю, достигну ли я когда-нибудь ваших совершенств.

— Полноте, — успокаиваю, — при вашей-то природной силе это несложно. Терпенье. А вы, я слыхал, собираетесь в скором времени обратно в свою Тульскую?

— Нет, — говорит, — поживу в Москве.

— Отлично, — говорю. — Перейдем к коню?

— Извольте… Да, боюсь, и тут вы меня превзойдете. Переходим к коню. Знаешь, эдакая скотина из кожи, набитая чем-то, черт знает чем, на четырех ножках, вот такой высоты. Попробуй перепрыгни через нее… Ну-с? — Да, я и не представился, — говорю. — Я Амадей Гирос, тамбовский помещик. У меня там сельцо преотличное. Но зимой люблю жить в Москве… Прошу вас, граф…

— А может, вы сначала?