Похождения Шипова, или Старинный водевиль

— Скажи пожалуйста, «до эманципации»! — сказал граф с любопытством. «Эманци-па-ци-я», — повторил он насмешливо. — Ну, и что же ты там?

— Служил-с.

— Ну, а что служил?

— За столом служил, — откликнулся Шипов. — Подавал-с.

— Ах, подавал… — Граф помолчал мгновение, примериваясь. — Ну, а как, к Александру Васильевичу все еще питаешь привязанность?

— Ваше сиятельство, душа моя переполнена преданностью и любовью!

Граф шагнул поближе и замер, словно перед прыжком.

«Все равно, мон шер, поверишь, — подумал Шипов, — что я тебе ни скажи…»

— А ты умнее, нежели я предполагал, — сказал Крейц, недоумевая и раздражаясь. — Водку пьешь?

— По праздникам, ваше сиятельство! — крикнул Шипов.

— Князь Долгоруков надеется на твои к нему чувства, что ты, ежели что случись, не выдашь.

— Мерси, — выдохнул Шипов, — пусть они не сумлеваются…

«…Барин, барин, — подумал хозяин Евдокимов, глядя на Шипова, — хотя и за жульем охотник, а барин, полицейский барин, прости господи… А где же трость-то его? Он же с тростью вошел. Трость с серебряным набалдашником, серебро с чернью… Аи в углу позабыл?»

— Потапка, — сказал он, — принеси Михал Иванычу ихнюю трость. Они в углу ее позабыли.

— Хоп, — сказал Потап, — момент…

— Да какую еще трость? — удивился Шипов. — Никакой трости у меня, сетребьен, не было,

«Да как же не было, когда была? — подумал хозяин. — Так еще важно они вошли, чистый барин с тростью…»

— Ну, пора и честь знать, — сказал Шипов и открыл кошелек советницы, и оттуда появился рубль.

Яшка от дверей глядел на кошелек горящим взором.

— Больно много, Михал Иваныч, больно много, — сказал хозяин, принимая рубль.

Яшка застонал, завозился в углу,

— Да рази это много? — засмеялся Шипов, — В самый раз…

«Кабы вы знали, тараканы, куды я поднялси-и-и!» — подумал он. — «На какую ступенечку всходил! Какому коту в глаза глядел… Выше уж некуды! Тама — небеса одни…»

Действительно, поднялся! Нет, судьба не швырнула Шилова на произвол, не оставила в покое. Она тащила его за собой все выше и выше, тащила за руку, да он и не упирался. Лестницы из чистого мрамора покорно сияли под его ногами. Резные тяжелые двери распахивались перед ним. Среди надменных мундиров как равный мелькал его поношенный мышиный сюртук. И вот наконец такой взлет, который вчера и не приснился бы! И пусть пока не анфилады царских покоев разверзлись перед маленьким агентом, ибо что царь? Царь где-то там, в недосягаемости, прекрасный неодушевленный образ, робкая мечта… А тут живой, зримый, перенасыщенный плотью, вызывающий благоговение и дрожь, сам генерал-адъютант, генерал-губернатор Москвы Павел Александрович Тучков, член Государственного совета.

И ведь, кажется, следовало бы Шилову заорать, пасть в ноги, ползти, извиваясь, неведомо куда. Но странное дело — чем выше взлетал он, чем вельможнее, недосягаемее и страшнее возникали перед ним персоны, тем спокойнее становилось у него на душе.

«Это уже не кошка, — подумал он с восхищением. — Чистый кот, котище!»

Губернатор из-за стола не встал. Откуда-то оттуда, издалека, мельком оглядел Шилова, застывшего у дверей, и отвернулся к пышному адъютанту.

— Бонжур, — смело сказал Михаил Иванович.

— Где вы раздобыли это чудовище? — спросил генерал.

Адъютант наклонился к нему.

— Я понимаю опасения князя, — проговорил генерал, не замечая Шилова, но разве это надежно?

«Какая суета-то вокруг идет! — подумал меж тем Шипов. — Граф Толстой школу открыл. Да и пущай он ее открыл… Или там заговор готовят?.. А кто ж это благодетель мой? А, выходит, князь. Да рази я его выдам?! Большая суета идет. А этот в глаза не глядит, пренебрегает… Да без меня тоже не может. Что он без меня, котище?»

— Он обо всем знает? — спросил генерал адъютанта, имея в виду Шипова. — Это же крайне конфиденциально… — Он тяжко вздохнул. — Однако странно видеть это. Почему охотник за жуликами должен соваться в жизнь графа Льва Николаевича?.. Что?.. Нет, я понимаю желание князя, но я в недоумении.

«Неспроста это они все так, — подумал Шипов, и сердце его забилось. Ты гляди, какие персоны! Генерал-губернатор сам, князь — благодетель мой, обер-полицейский, да все, все… Петербург — Москва… Держись, Шипов! А может, там, в имении у графа, в Туле в этой, может, у него и впрямь бог знает что творится? Может, воистину заговор?..»

— Хотя, с другой стороны, — продолжал губернатор, — наверное, в этом все-таки есть смысл, иначе князь разве решился бы? Как вы думаете?.. Но этот должен понять, что малейшая оплошность его обернется ему же трехкратной карой… Если он проговорится ненароком или упомянет князя или меня… Что? Вы уверены, что он отдает себе отчет?

«Насчет меня сумлеваются, — понял Михаил Иванович, — хотя сделать ничего не могут князь велели. А мне то что?.. А мне ничего… Пардон», — и он осторожно прикоснулся к груди, где за мышиной тканью сюртука покоились ассигнации.

За громадными окнами губернаторского кабинета сиял январский белый полдень. От голубой изразцовой голландки тянулось легкое тепло. Губернатор был значителен, адъютант красив и наряден, так что Шипов размяк и зажмурился…