Похождения Шипова, или Старинный водевиль

Тут страх юркнул Шилову в рукав, проскользил по руке, по спине, оставляя прохладный, влажный след, и замер где-то на шее, под воротом. Он снова перечитал короткое письмо. В дверь тихонечко постучали. Михаил Иванович вскочил, подбежал к двери, прислушался. Ничего не было слышно. Стук повторился, мягкий, дразнящий, едва слышимый… А что, как сам Шеншин? Кому же еще стучать так вкрадчиво, так упрямо?..

«Надо бы съездить в Ясную, — подумал Михаил Иванович, дрожа. Посмотреть, как там, чего…»

И снова послышалось: тук-тук-тук-тук…

Подавив дрожь, он выглянул. Коридор был пуст.

«Какие еще недоброжелатели? — вспомнил он про письмо. — Я вас не трогаю, и вы меня не трожьте», — и запер дверь.

Затем затаив дыхание, на цыпочках воротился к столу. Поел куриную ножку. Выпил. Пододвинул тарелку со щами… Но есть не стал. Элегантный, благоухающий вином и духами, осторожно заскользил в следующую комнату, заглянул под диван, пошарил под креслом, немного успокоился, вдруг вспомнил, что есть еще комната, вошел. Широкая кровать под одеялом малинового шелка звала утонуть в ней, но он пренебрег ею. Пошарил и здесь — никого не было, да и не должно было быть, однако полковник Шеншин, вероятно, стоял где-то совсем близко, идол!

«Чего мне там, в Ясной-то, надо? — попытался вспомнить Михаил Иванович. — Чего? — И тут же вспомнил: — Да граф же Лев Толстой, Господи! А я-то… — Что-то влажное шевельнулось под воротником. — А чего Толстой-то, чего? Чего я ему?.. Чего я должен?..»

Он заскользил обратно в столовую, по пути глянул в окно. Улица была пустынна. Вечерело. Шипов снова налил рюмочку, выпил, повязал салфетку. Какая-то невидимая ниточка пролегла в сознании между графом и им, пролегла, натянулась и зазвенела. Ему стало душно, и он распахнул окно, и тотчас вместе с прохладой, с запахом дымка и свежей липы вплыла в комнату едва слышная знакомая мелодия:

…Зачем тебе алмазы и клятвы все мои?.,

«Господи, хорошо-то как! — подумал Михаил Иванович. — Совсем антре».

В дверь снова постучали.

— Кто там еще?

Он опять подкрался к двери. Легкое дыхание из-за нее послышалось ему. Уж не Дася ли? Дася, Дарья Сергеевна, голубка, Дасичка… Лямур? Мур-мур-мур?.. И открыл дверь. Коридор был пустынен и тих.

— Эй! — крикнул он.

Появился мальчик в красном казакине.

— Ты чего? — спросил Шипов подозрительно.

— Ничего-с.

— А кто стучал?

— Никого не было-с, ваше благородие.

Щи уже остыли, уже не было в них прежней прелести. Белая пленочка застывшего жира напоминала осеннюю корочку льда на тихом пруду где-нибудь в Веденееве, Чапчнкове или в Ясной, у самой барской усадьбы, которая еще недавно отражалась в этом пруду, а теперь вот — лед.

…В полку небесном ждут меня.

Господь с тобой, не спи!..

«А я и не сплю, — засмеялся Шипов и похрустел ассигнациями. — А кабы не граф Лев Николаевич, не видать бы этого богатства…»

Он налил рюмочку и с умилением выпил за графа.

Вошел Севастьянов: i

— Может, чего надо?

— Ничего не надо, — сказал Шипов расслабленно. — Не побрезгуйте, любезный…

Хозяин присел, удивляясь одинокому барину.

— А что, — спросил Михаил Иванович, — граф Толстой Лев Николаевич у тебя живал?

— А как же-с, — сказал Севастьянов, — непременно-с. Как в Тулу приезжают, завсегда у меня-с…

«Ах, — подумал Шипов, снова умиляясь, — совсем аншанте…»

— Ну, и что он? Как он?

— Нумер, значит, у них, — сказал хозяин, — завсегда поменее вашего, в одну комнату-с.

— О? — удивился Михаил Иванович. — Подумать только!

— Человек он молодой, обходительный, одеваются просто…

— Ах ты Господи…

— У них и имение тут недалеко-с, Ясная Поляна, дедушки ихнего. — с…

— Это мое имение, — вдруг сказал Шипов, — вот так-то, брат.

— Как же-с, — засмеялся Севастьянов, — они там живут, я знаю.

— Они живут, а имение мое. Я и доход с него получаю…

— Пополам, что ли? — удивился хозяин.

— Да, — сказал Шипов. — Ваше здоровье…

«Эх, Матреша, — подумал он, — поглядела бы ты на меня!..»

Севастьянова уже не было. Жизнь продолжалась.

И вдруг нестерпимое, как огонь, желание увидеть Дасю овладело Шиповым. Увидеть, повиниться, похрустеть ассигнациями. Голова была легка, никаких тревог уже не было — одна надежда на успех, одно упование,

И вот он бежал, вытянув шею, в коричневом сюртуке и в цилиндре, а вровень с ним по мостовой катила извозчичья пролетка, и громадный, чернобородый, розовогубый извозчик приглашал и приглашал прокатиться:

— Барин, а барин, садись — подвезу.

Но Шипов бежал, не обращая внимания на экипаж.

Вот и дом, вот и крыльцо, и дверь. Настасья отворила и не узнала. Он отпихнул ее плечом; не снимая цилиндра, ринулся в кружевную гостиную, стараясь не потерять, не позабыть каких-то никому не известных доселе слов, витиеватых построений, вдохновенной высокопарности раскаявшегося и жаждущего прощения. Он знал, с чего начнет, но прежде… этот элегантный господин в клетчатых панталонах цвета беж, в коричневом сюртуке, обшитом по бортам шелковою тесьмою, в. цилиндре, сверкающем и переливающемся, подобно нимбу, бросится на колени и поползет к ее ногам с видом паломника перед гробом господним.