Похождения Шипова, или Старинный водевиль

«Дарья Сергеевна, вот он я! Голубушка, бонжур! Я озолочен и вас хочу озолотить на всю жизнь… Вы подумайте, сетребьен, как можно этим распорядиться! Лямур?.. Ручку, ручку, пожалуйте-с…»

Она вскрикнет, отступит на шаг, закроет на мгновение голубые глазки: «Ах!» Белая ручка упадет невзначай на широкое, коричневого альпага плечо…

«Ночей не спал, изголодался… Великий пост у меня был, Дасичка, перепелочка, о тебе молился, вымолил вот… Тысяча рублей!»

Она зарыдает, запрокинет головку, выставив, слабея, белую шейку.

«У меня имение здесь неподалеку, да, да, рядом совсем… Да не плачь ты, не плачь, не реви, консоме, вот, ей-богу! Ну чего ты? Али я тебе не люб?»

«Люб, люб… Иди сюда, дурачок. Встань с пола, не пачкай новых панталон, дурачок, мужлан, чудовище. Настасья, пошла прочь… Ах, ты мне все платье измял, сумасшедший…»

Он влетел в кружевную гостиную и остановился. Она стояла перед ним, вскинув брови, приоткрыв ротик, готовая крикнуть. От него исходило сияние, слепило. Она прикрыла глаза.

Вот и стол, приготовленный к вечерней трапезе, и самовар гудит, и ватрушки золотисты, как праздник… А вот я тебе еще чашечку, еще ватрушечку… Ах, что-то я нынче пермете, переел… Ну, тогда спать пора… Спать? Хе-хе-хе… Ну, так чего же, спать так спать, хе-хе…

Все забыто, все прощено, все кануло. В мире нет ничего, кроме ликования двоих. Я бросаю к твоим ногам свою честь, имение, тысячу рублей ассигнациями… Сколько нам еще осталось жить на этом свете? Пустяки…

Господин в коричневом. сюртуке полез за пазуху за ассигнациями, чтобы развеять их по кружевной гостиной.

«Ну? Что? Каково? Сроду таких денег в руках не держал… Мезальянс. Когда я жил в доме князя… Еще одну пару мне купим: сюртук черный, панталоны в полоску. Тебе накидочку из соболя али еще чего… Чего сама хочешь? Ну, чего?..»

— Настасья, — позвала она едва слышно.

«Гости приедут… Милости просим, милости прошу. Бонжур, мадам… Усаживайтесь, пейте-ешьте, сейчас граф приедут, Лев Николаевич — мой, пуркуа, троюродный братец…»

— Да Настасья же! — позвала она громче.

— Дасичка, — сказал он, задыхаясь, — не пужайся, это ж я.

— Вон! — указала она на дверь. — Вон из моего дома! Перебирая ватными ногами, он покинул кружевную гостиную и очутился на крыльце.

Он брел по вечерней Туле, а за ним, и перед ним, и вокруг него звенело, переливалось то печально, то будто бы даже насмешливо:

…В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи…

И чернобородый извозчик катил следом медленно и упрямо и время от времени повторял свои призывы:

— Барин, прокатимся?.. Милости прошу, ваше благородие… Лошадку не обижайте…

В ресторации Шипов сидел, не снимая цилиндра, не замечая присутствующих, пил, пил, пил, и когда почувствовал, что находится совсем в другом мире, а вдова далека и придумана, твердой походкой направился к гостинице.

Круглый стол уже был чист от посуды. Мальчик в красном казакине стоял в дверях — если что прикажут.

Господин в сюртуке из альпага с помятыми бакенбардами тускло маячил в зеркале.

…Зачем тебе алмазы и клятвы все мои?..

На круглом столе, на самом виду, лежал синий конверт. Уже не заботясь о своей судьбе, покорно и вяло Шипов извлек из него записку.

«Милостивый Государь, да Вы еще в Туле?! А ведь завтра уже будет поздно!..

С почтением».

— Я вас не трогаю, и вы меня не трожьте! — крикнул Шипов, и тотчас мальчик в красном казакине исчез за дверью. — Эй! — крикнул секретный агент, трезвея и наполняясь страхом, но никто не явился на зов.

Тем временем чернобородый извозчик соскочил с козел у своего дома и скрылся в нем.

Через десять минут Николай Серафимович Муратов в халате и феске вошел в свой кабинет и пристроился у стола. Перо приплясывало в его пальцах, по выпуклому. лбу прокатывались волны, розовые губы смеялись.