«Не позарился королевич на такое богатство, – рассказывала нянюшка. – Приближенные его перекололи шпагами всю стражу и вместе с ним бежали к Тверским воротам. Там тоже сражались отчаянно, да их поймали. И как им было скрыться в чужой стране! Королевич прожил в плену почти два года. Возненавидел всю царевнину родню и после смерти царя-батюшки Михаила Федоровича уехал к себе в Данию. Царевна Иринушка так и осталась вековухой».
Все слушавшие эту печальную историю жалели Ирину. Переживали ее позор, как собственный. Какой-то захудалый королевич пренебрег ею! Может, потому и другие не взяли? А безмолвный телохранитель (волонтер) думал: «Ну чего печалитесь напрасно? Может, девочке этой, Ирине, не хотелось идти замуж, да еще в страну далекую».
«От меня бы королевич не уехал, – говорила Анна низким громким голосом, как бы виня Ирину за упущенную возможность. – Нет! Не уехал бы!»
Э-эх! Если бы знала Анна, как далеко ее помыслам до свершения.
После смерти несчастного Вильгельма она опять оказалась российским государственным товаром большой значимости. Только запродать этот товар стало куда труднее, чем раньше. И не потому, что он залежался и купцов на него стало меньше. Напротив – очень многих европейских принцев отнюдь не смущало вдовство невесты вкупе с таким приданым, как герцогство Курляндское. Но это приданое лишало царя свободы действия. Он не имел права ошибиться в выборе жениха. Овладев пограничными к герцогству областями и Ригою, он ни в коем случае не желал его терять. Тем более что герцогство продолжало привлекать и Швецию, и Пруссию, и Польшу. Особенно – Польшу.
Хотя благодаря Северной войне Курляндия перестала считаться вассалом Польши, польское влияние на нее все еще оставалось сильным. Курляндские оберраты не спешили признавать Анну. Одно время ей даже пришлось жить в Риге: ждать, пока могущественный российский родственник урезонит строптивых баронов. Бароны же выдвинули условие, что сами будут выбирать, в крайнем случае утверждать, будущего герцога. С престарелым дядюшкой Фердинандом они так и не нашли общего языка, и он продолжал пребывать в Данциге и капризничать. Выбранного ими самими претендента они намеревались предложить Анне в мужья, не ожидая возражений с ее стороны. Царь-батюшка возражений племянницы тоже не думал принимать в расчет. Расчет у него был другой, посложнее, чем некогда у деда его Михаила Федоровича. Следовало найти жениха, который бы устраивал польского короля и в то же время не помышлял плясать под его дудку, обласкать этого достойного юношу и убедить надменных баронов, что именно о таком герцоге они мечтали на своих сборищах или в хмельном одиночестве у чадящего камина.
Чтобы волки были сыты и овцы целы, царь Петр привлек короля Польши Августа Сильного к непростому сватовству. Король к тому же был и курфюрстом Саксонским, что расширяло границы поисков. Совместными усилиями, в тайных переговорах, государи сошлись на кандидатуре герцога Саксен-Вейсенфельсского, дальнего родственника Августа. Но до свадьбы дело не дошло. Потом советником царя выступал поднаторевший в сватовстве король Пруссии. Он когда-то сосватал Анне герцога Курляндского. А как доверенное лицо государя во всех этих деликатных и секретных прикидках участвовал Петр Михайлович Бестужев. Что, однако, не мешало ему поздним вечером входить в спальню Анны и выходить оттуда не очень ранним утром. Хождения его были настолько регулярны и дерзки своей открытостью, что их усмотрели аж в Петербурге.
Ближайшие родственники Анны (во главе с ее матушкой) не могли мириться с таким неприличием: позор всему роду Салтыковых. Да и Романовых он задевал. Не раз они хлопотали об отставке Бестужева, о замене его кем-нибудь иным «его руки». Но царь оставил претензии родственников-свойственников без внимания. Пользу государственную он ценил выше бабьих предрассудков.
А Петр Михайлович все же отступил сам, чтобы не дразнить гусей и в самом деле не позорить молодую герцогиню. Но не адюльтером, а своим возрастом, малоподходящим для амурных забав. Представил ей приятнейшего Эрнста Иоганна Бирона. Сам же с усиленным рвением продолжил поиски жениха. Но их прервали тяжелая болезнь и смерть царя. Однако императрица Екатерина вскоре возобновила эти хлопоты. В Митаве прошел слух, будто способствовало тому письмецо герцогини, переданное Бироном. Он от имени всего герцогства Курляндского поздравлял Екатерину с восшествием на престол. Просьба племянницы, конечно, что-то значила, но Екатерина пеклась и о государственной выгоде, собственной не забывая. Потому предложила принца голштинского курляндским баронам в герцоги, а племяннице своей в мужья. Недавно она выдала за герцога голштинского старшую дочь Анну и наслаждалась положением могущественной и заботливой тещи, готовой обогреть всю новую родню.