Похождения Стахия

В общем-то, сказала, как есть, но ведь непочтительно, и поняла – пропадает. Другая бы и пропала не за грош. Ее же осенило в последнюю минуту. И поведала она вельможам о дерзком смехотворном замысле переяславского подьячего. О том, как он раз за разом пускал шары с кремлевского холма. Делал их из бычьих пузырей, мешковины, дорогого полотна, надувал дымом поганым, вонючим. Для дыма собирал по дорогам всякую падаль. Разозлил своими мерзкими ухищрениями епископа, и тот прогнал его с холма. Окна епископских палат как раз на то место выходят, где подьячий баловал.

Говорила и сознавала, что предает не только малознакомого подьячего, но и благодетеля своего, воеводу. Вельможам станет ясно: допускает Воейков в своих владениях непорядок и самоуправство. Однако надо было спасать себя. Она изо всех сил старалась представить опыты подьячего посмешнее. Сообщила, что тот, недавно человек очень состоятельный, скоро по миру пойдет из-за своего пагубного занятия. На все сбережения, говорят, купил роскошный шелк, какой и на платье не каждая дворянка возьмет. Он же смастерил из него очередной шар и отправил путешествовать по воздуху любимую собачку супруги.

Странные всхлипы послышались при ее последнем сообщении. Она подняла голову – плакала императрица. Дурка в голос вторила ей. О господи!

– Собачку жалко! – пояснила дурка и размазала по щекам слезы. Лицо ее обезобразилось красными и черными разводами. Вельможи неуверенно хохотнули.

– Не о собачке я, – не дала им рассмеяться императрица, – от умиления, от радости. Как же умен, как же настойчив наш русский мужик! Состояние на мечту потратил! И ни у кого ничего не попросил, заметьте. А мечта-то не только его. Я бывало тоже… Да все мы… Какие перспективы нам открываются, а! Но о них мы еще поговорим. Сейчас не время и не место. Сказительница наша, чай, умаялась уже. И, обращаясь к ней, добавила: – Ты меня очень порадовала, Никаноровна.

«Почему Никаноровна?» – оторопела она, но смолчала: хоть горшком назови, да в печку не сажай.

– Как зовут этого подьячего? – спросил граф Бирон.

Ей показалось, он принял ее рассказ за чистую выдумку, и под его недоверчивым взглядом она брякнула:

– Фурцель.

– Фурцель? – поморщился Бирон. – Какая фамилия отвратительная. Как это по-русски будет?

– Вонючка! – подсказала дурка и радостно захихикала. – Бог шельму метит.

– Фамилия фамилией, – продолжал граф, – да, выходит, герой наш не есть русский. Я так и полагал, что…

– Да какая разница! – перебила недовольно императрица. – Все равно он россиянин, наш подданный. И нелепые его опыты суть событие первостепенного значения. Не здесь надлежит о них говорить.

Императрица замолчала, задумалась. Остальные не решались заговорить. Дурка строила рожи, делала кому-то знаки, но никто не принимал их на свой счет.

– И чего это воевода ни словом не обмолвился? – произнесла наконец императрица и сама же ответила: – Не решился о незавершенном предприятии рапортовать. Чтобы не огорчить нас в случае неудачи. Ведь, чаю, подьячий этот скоро следом за собачкой пустится. И мы сделаем вид, – размышляла она, – что ничего, ничегошеньки не знаем. Случится, не дай бог, с ним что – мы знать не знаем и горя не ведаем. Добьется задуманного – там видно будет…

Императрица вдруг поднялась, огромная, как колокольня, и, не чинясь, подошла к ней, простой рязанской сказительнице, опустила тяжелую руку ей на плечо и сказала ласково:

– А тебя, Федотовна, я сейчас награжу. Проси, чего желаешь, однако не зарывайся.

Больше всего хотелось поскорее уйти из царской палаты, лучше, конечно, не с пустыми руками, а вот с чем – ума не приложить. Желаний обычных, бабьих, было столько, что и говорить о них не следовало, да и предупреждение не зарываться сковывало.

– Не скромничай, не скромничай! – императрица потрепала ее по плечу.

В ответ она совершенно искренне припала к монаршей деснице и услышала громкий шепот дурки:

– Платье с царского плеча проси. Да чтобы матушка-государыня сама выбрать помогла и гардеробную самолично показала.

– Слышала подсказку? – засмеялась императрица. – Мало не будет? – Не дожидаясь ответа, коротко приказала: – Идем! – и заколыхалась к выходу. За ней последовали они с дуркой. Вельможи остались в палате. Сколько их было, кроме Бирона, двое али трое, от волнения она не заметила. Порадовалась только, что они не пошли в гардеробную: препотешное зрелище представилось бы им еще в коридоре. Нелепая троица вышагивала по нему гуськом: великанша императрица, тщедушная, невысокая сказительница и почти карлица, колобок, дурка.

В гардеробной она чуть не сомлела от невообразимого обилия нарядов и вовсе не углядела, был ли там кто, кроме них троих. Наверное, имелась какая-то обслуга, но бросились в глаза только платья. Платья, платья, платья!

– Что стоишь, словно аршин проглотила! Выбирай. Может, это? – императрица коснулась вишневого бархата. Какой был к нему приторочен мех!

– Или это? – дурка теребила нечто воздушное лазоревое.

– Это? – Императрица вдруг легко переметнулась в другой ряд. – Эй, Саввишна! Или как тебя?