Похождения Стахия

К Андриенне граф в тот вечер не пришел. Она проплакала всю ночь, представляя всякие несчастья. К нему подослал наемных убийц этот ужасный русский князь или скорее коварный старец Фердинанд. Могли и поляки свести с ним счеты, да и сам он ввязывался в драки на улицах и в театре, а уж по сторонам никогда не глядел, потому, вполне возможно, попал под карету.

«Какая странная, какая необыкновенная женщина, – думал Стахий, – другая на ее месте не стала бы забивать себе голову этими страхами. Одно было бы на уме: к шалаве наладился, у сосеструшки заночевал. А она видела эту самую герцогиню Бульонскую – и ни слова о ней».

Горестные предчувствия Андриенны передались и ему. Надо было действовать, выручать графа из беды, какой только? Едва рассвело, отправились с Мишель на его поиски. К удивлению своему, узнал от нее Стахий, что у графа в тихом квартале Марэ есть прекрасный особняк. Заспанные слуги графа не могли понять, чего от них добиваются. Они считали, что хозяин все еще пребывает в Курляндии.

Слуги герцогини Бульонской уже бодрствовали и оказались куда сообразительней. Тут же выложили: госпожи еще и след не простыл, только-только отбыла в свой загородный замок в сопровождении графа Морица Саксонского, генерала, господин же герцог по причине своей старческой немочи (ему как никак восемьдесят лет) почивают – время-то раннее.

– Так у этой шалавы и муж есть! – возмутился Стахий по-русски. – Ну и бабник же ваш генерал! Кобель похотливый!

Ни слуги, ни Мишель ничего не поняли и на всякий случай заулыбались.

– Бросить такую женщину! Бросить саму Любовь! Ни минуты больше не стану служить этому козлу. Забирай себе мою лошадь, Мишель. Дарю.

Она улыбалась, не понимала.

– Презентую. – Он забыл, как по-французски лошадь. Попытался изобразить ее руками. Мишель продолжала улыбаться, недоумевала.

– Иго-го! – заржал Стахий и под дружный хохот слуг и прохожих помчался галопом по улице Мари-Роз. Возможно, она называлась иначе, но, как истинный патриот, никакого иного наименования парижских улиц он не запомнил.

Вот так благодаря доблестному генералу графу Морицу Саксонскому стал парень из рязанского села Стахий Медведев волонтером Стасом Думмбером. Пол-Европы прошагал до Митавы. Там узнал: герцогиня Курляндская Анна сделалась императрицей России. Сбылось предсказание прорицателей.

Несколько раньше дошло до него горестное известие: несравнимая актриса Андриенна Лекуврер отравлена герцогиней Бульонской и похоронена на каком-то пустыре. Говорили: она скончалась на руках графа Морица Саксонского. Но эта подробность не уменьшила ненависти Стахия к нему. И вот этот французский либо немецкий прощелыга в России. И его песенка переведена на русский язык.

Глава XXI Неведомая зверушка в Борках и воздушный шар над кремлевским холмом

Жители Борок спозаранку пребывали в сильнейшем волнении. Давно занялось погожее утро, но никто не помышлял о работе. Почитай, вся деревня перекочевала на подворье Акилины-солдатки. Шумели борковские, словно потревоженные злые пчелы. Было отчего шуметь и злобиться. Солдатка непроглядной ночью родила. Акилина родила!

Само по себе происшествие редкостное, зазорное. Бабе лет тридцать пять, а то и все сорок. Без мужа. Дочь на выданье. Таким бабам в самый раз повитухами становиться. А она, бессовестная… Добро бы ребеночка. Волонтеренка, как следовало тому быть, – не напрасно же она волонтера кашами подкармливала. Простилось бы ей, наверное, если бы яйцо снесла или цыпленочка произвела от любви к петуху несусветной. А то ведь, страшно выговорить, в толк взять, – зверушку какую-то выродила. И от страха, от срама в беспамятство впала. Повитуха с ней от греха в избе затворилась, ухватом дверь заложила. Мастридия, девка несчастная, в малинник юркнула, мышью там затаилась. Но бабы чуткие услышали – рыдает. Да и сами они, едва ли не все, голосили. Опозорила Акилина-солдатка женский род села Борки.

– Осрамила потомков славных берендеев! – разорялась Гликерия. – Камни древней столицы Вантит осквернила.

– Знамение это, – сокрушенно заметила самая древняя старуха. Не желала, видно, примириться с позором. – Конец света грядет. Вон ведь небо как располосовало: красным, синим, желтым. Того и гляди, разверзнется.

Ее не слушали.

– Сказывали, она с нечистой силой сгоношилась, – шепнула одна молодка другой, потом еще что-то прибавила на ухо ей. Та зарделась и хихикнула. Рядом с ними мужики насторожились, нахмурились. Какой же настоящий мужик потерпит, чтобы знакомая баба баловалась с чертом, да хоть с кем, ежели не с ним. Подались гурьбой к крылечку. Потеснили стражников. Они корзиночку с новорожденным охраняли до прихода воеводы. Ее повитуха из избы выставила, чтобы удостоверились в чуде земляки, не перебивались сплетнями.

В корзиночке что-то слабо ворочалось, увязанное свивальником. Попискивало, урчало. Издавало звуки, борковским не знакомые. Не щенок томился там и не заяц. И того и другого мужики охотники и по запаху бы угадали, не то, что по писку.