Похождения Стахия

Не такое кровавое, конечно, как во времена берендеев, но и мелочиться ему было нельзя. Он помрачнел, соображал, кого же, кроме повитухи, призвать к ответу. И тут Гликерию заметил у малинника рядом с волонтером, наряженным не по сезону да еще с ухватом в руках.

– И ты, Гликерия, за проказы свои поплатишься! – пригрозил он сурово. – Нечего за спины прятаться. Ступай за мной. – Но, прежде чем уйти со двора, он вывернул свои карманы. Не сразу нашел кошелек, а в нем нужную монету. Но бросил все-таки что-то в корзинку. – Это роженице на успокоение, – объяснил смущенно и направился к воротам.

– Все. Пропала я, бедовая головушка, – запричитала Гликерия, ухватила волонтера за руку. – Что делать мне, подскажи. Вдруг под «слово и дело» попаду. Уж точно, не рой яму ближнему.

– Ты-то тут при чем? – удивился волонтер. Спросонья он плохо соображал.

– А при том, что я надоумила повитуху дурехе этой Акилине зверушку подложить и кота у воеводы выкрала.

– Зачем?

– Чтобы кашей тебя не потчевала, вход в твою избу по ночам не стерегла.

Волонтер ничего не успел сказать: стражники вывели из Акилининой избы повитуху.

– Это все Глашка, коза беспутная, лихоманка ее возьми, – ругалась она. – Проказу задумала. Заставила меня согрешить. Тьфу на тебя, проклятую!

– Не бесплатно же ты, Лукинична, согрешила, – внесла ясность Гликерия и пошла со двора.

Волонтер остался стоять у малинника с ухватом в руках, в тулупе. Остальные нехотя расходились. Решали лениво, куда теперь податься. Идти за виновницами неразумно – вдруг вину на себя накличешь. Работать начисто отпала охота. Бабы растянулись шеренгой поперек улицы, на ходу обсуждали проделку неугомонной Глашки. Заключили без особой радости: и на сей раз проказа ей с рук сойдет. Мужики говорили о диковинном звере, называемом «марс»: где водится, на что ловится, хорош ли у него мех.

– Утро доброе! – за спиной у волонтера объявился швед.

– Что так рано? – от удивления волонтер пренебрег приветствием.

– Ефим. Шар. Летать. Дым готовит. Надо бежать. Остановить.

Волонтер швырнул на свое крыльцо тулуп и ухват. Они побежали в город кратчайшим путем, навстречу ветру.

– Ветер! – кричал сзади швед. – Какой сильный ветер! – Волонтер сразу вырвался вперед и теперь не бежал – шел странной поступью скорохода. Швед не мог его догнать. – Ветер. Нельзя, совсем нельзя летать!

– Чего? Не слышу!

Слова относило назад, к Боркам. Оттуда уже тоже мчались по лугу люди. Борковские – народ сообразительный, ушлый. Сразу уразумели: примчался спозаранку из города швед, значит, случилось что-то любопытное. А коль помчался назад наперегонки с волонтером, тут уж медлить и борковским нельзя, иначе успеешь как раз к шапочному разбору. Вот и пустились бежать особо догадливые да резвые на ногу по узкой стежке. Она то и дело в болотину проваливалась, потому для удобства и скорости все бежали босиком. Можно было бы в город и по дороге отправиться. Но от грязи после дождя давешнего все равно бы не убереглись, а время бы упустили. По дороге пешие передвигались редко. И теперь по ней в сторону города пронесся отряд конников.

– Нам бы коня, – позавидовал швед. Догнал все-таки волонтера, но устал очень. – Не успеем. Не остановим Ефимку. Пропал он. Ветер!

– Не причитай. Не каркай. На валу будем раньше воеводы. Осталось-то всего ничего.

Прямо перед ними на высоком холме, у слияния Трубежа и Лыбеди, поднимался переяславский кремль.

Сверкали белизной стены его храмов, сияли позолотой многочисленные их купола.

Приятели ступили в заросли ивняка близ острова. Тут не то что бежать, идти стало трудно: по колено в воде, дно илистое в острых ракушках и корягах. Каждая коряга, правда, до малого сучка ноге знакома – сотни раз протокой хаживали.

Преодолели вязкий, тоже весь в ракушках, песок острова. Переправиться по мосту через Трубеж – и вот он кремлевский холм. От него до Скоморошьей горы – рукой подать. И по круче его в сторону громады Успенского собора взбираются десятки людей. Спешат, как на пожар.

Над Скоморошьей горой в клубах сизого дыма расцветал исполинский тюльпан. Ветер трепал его, не давал подняться. Мешал распуститься как следует.

– Все! Не успели. Не успели. – Швед рухнул у самой воды. Волонтер молча поднял его, взвалил на спину, как куль. Тащил до самого холма. Свалил у его подножья в густую влажную траву, сказал зло:

– Лежи тут, немец припадочный! Не раненый, чтоб я тебя на закорках таскал. Не девица пригожая, чтоб на руках в гору поднимать. – И сам полез вверх, не оглянулся. Швед ползком поднимался следом.

Круча заслонила от них Скоморошью гору, кремлевские постройки и древний крепостной вал с его приземистыми башнями. Виднелись лишь купола Успенского собора да клочок неба, ставший от дыма серым, как в ненастье.

– Летит! – вдруг покатился над холмом удивленный, испуганный, ликующий крик. Испуганные его мощью взмыли в небо монастырские вороны и галки. Устроили в нем всполошенную тесноту. И почти сразу же ударил большой колокол, тревожно, неурочно.