Похвала недругу

— Вот и давай. Тебе легко, и мне спокойно.

Стал Витька ловить бабочек, а писатель сел книжку писать. Написал. Понес в издательство. Приняли рукопись там с большим-пребольшим трудом. Напечатали. Доволен писатель. Смотрит книжку, радуется. А тетеньки с дяденьками тут как тут, принялись пуще прежнего бранить писателя, а книжку ту в разряд самых вредных зачислили.

Пошел писатель к Витьке, голову совсем до земли опустил. Увидел его Витька, крикнул досадливо:

— Да что ж это такое там у вас делается?

— Не у нас, а у вас, Витька. Ты, опять ты виноват. Ты соображаешь, чем ты целое лето занимался? Ты же природу губил! Что такое бабочка? Это же украшение природы? А ты ловил ее и насаживал на булавку! Изверг ты, Витька, губитель красы. Сколько ты их сгубил?

— Пять…

— «Пять», — передразнил писатель. — А если все станут вот так поступать, как ты? Что тогда? А листьев сколько ты сгубил? Пятнадцать. А ты представляешь, что такое листок для дерева? Он же через него солнечную энергию пьет, а ты, как непарный шелкопряд, уничтожил его. Да не один, а пятнадцать! А если все станут гербарии делать? Одним словом, хищник ты и враг всей живой и неживой природы. Губитель.

— Слыхал уже, — отмахнулся Витька. — Шо ж мне теперь делать? На завалинке сидеть?

— Да, сидеть. Сиди и любуйся природой.

— И в носу пальцем ковырять?

— Не груби, Витька! Ковырять не надо. Песню пой. Кругом природа, хорошо, солнышко тебе голову лучами обливает, а ты пой песенку:

Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я…

Обрадовался писатель такой находке, быстро книжку сочинил про Витьку и его песенку и понес в издательство. А там его рукопись только полистали и тут же вернули. Надоел им этот писатель, из-за него одни неприятности. А вслух сказали: «Эгоист ваш Витька, как же такого эгоиста можно героем книжки делать? Вы смотрите, что он поет: «Пусть всегда буду я…» «Я». Наши дети должны петь: «Пусть всегда будем мы…»

Взял писатель свою рукопись и пошел к Витьке дорабатывать. Выслушал его Витька и сказал:

— Знаешь, дядя писатель, и мне ты уже надоел. Иди ты к…

— Но-но! — поднял руки писатель. — Не вздумай ругнуться! Тогда совсем все пропало.

— Что пропало? Что пропало? — не унимался Витька. — Вон Вовка — мне ровесник, а я против него щенок: он мясо ел, а я, как кролик, одной морковкой питался.

— Зато ты в книжку попал.

— Попал! Отрицательным персонажем! Вовку вон в армию берут, а меня забраковали. Сказали: «Куда тебе?.. Ты ведь и карабин не поднимешь». Дали отсрочку на полгода — на поправку. Ну?

— Разве ты уже призываешься? — удивился писатель.

— А ты как думал? Пока мы тут с книжками возились, годы и подошли. А там ведь, в армии, не бабочек ловить нас будут учить, а? Я на границе служить хочу, врагов ловить буду. А рази я его пымаю, если я такой тощой? Как мне теперь быть, а, дядя писатель? Вегетарианцем много не навоюешь. Не, не хочу я быть книжным героем. Меня отсрочили для поправки, вот я и должен это сделать.

Витька пошел во двор, поймал в сарае жирного петуха, придавил одной ногой ему крылья, а другой — ноги и отхватил топором красную голову. Потом поднял, подержал его на весу, пока кровь стекла, и сунул в чугун с кипятком — ошпарил, чтобы перья легче выщипывались.

— Иди сюда, дядя писатель, не бойся, сейчас мы такую лапшу с петушатиной сварганим — пальчики оближешь! Иди, не боись, а то и ты отощал с этими своими книжками. Подкормлю!

Писатель долго отнекивался, увиливал от соблазна, как правоверный мусульманин от вина, а потом, когда лапша вкусно запахла курятиной, не выдержал, сел за стол. Ел и все думал, как ему описать эту лапшу с курятиной, чтобы строгие тети и дяди не догадались, что в ней был сварен так жестоко обезглавленный петух.

ПСИХОЛОГИЯ

У меня какой-то нюх на них, на этих прохиндеев, которые никогда своих сигарет не имеют, а постоянно «стреляют», которые вечно с протянутой рукой ходят — то полтинник, то рубль выклянчивают, а отдавать забывают… Я их за версту чую.

Есть в нашей редакции такой ханурик Вася Рыбиков. Если посчитать все полтинники, которые он в разное время брал взаймы и не отдавал, — зарплаты не хватит. А посмотреть — вполне порядочная физиономия, даже застенчивый вроде, стишки сочиняет. А вот узнал людскую слабинку и пользуется. Но я себя ни разу не дал ему одурачить.

Подойдет, бывало:

— Дай до завтра рублевку?

А я ему:

— Нету мелких. Вот только трешка.

— Да нет, трешка — это много, — и застесняется, и отвернется от трешки, как кот от сметаны, которая стоит на столе и предназначена вовсе не для него. Совестливый все-таки, знает: трешка — это деньги, тут придется отдавать.

Я быстро раскусил его натуру и всегда таким образом отделывался от попрошайки.

А однажды он не выдержал и потянулся к трешке, но я вовремя ее спрятал:

— Она одна у меня и самому нужна позарез.

Нет, не дал я ему и на этот раз себя одурачить! А про себя решил: «За трешкой уже тянется, надо ставку повысить».