Похвала праздности. Скептические эссе

В истории еще не бывало такого периода, когда бы все желаемое было поровну разделено среди населения. В стабильной социальной системе неизбежно существует какой-то метод заставлять менее удачливых смириться со своей участью, и обычно для этого служит некая идеология. Однако для того, чтобы ее приняли широкие круги населения, идеология должна предоставлять преимущества всему сообществу – причем достаточно значительные, чтобы компенсировать несправедливость, которую она оправдывает. В Америке это – технический прогресс и повышение общих стандартов материального комфорта. Возможно, последнее ей не удастся предоставлять бесконечно, но в течение обозримого будущего – вполне вероятно. Россия же предлагает концепцию промышленности, которая работает на благо всех, а не только капиталистов. Несомненно, представитель рабочего класса в России беднее, чем в Америке, но он может найти утешение в знании (или по крайней мере убеждении), что получает справедливую долю и не страдает без нужды ради обогащения и возвышения кого-то другого. Более того, он чувствует себя единицей в тесно сплоченном сообществе единомышленников, а не в разобщенной толпе, где все соперничают друг с другом.

Полагаю, здесь мы подбираемся к сущности различия между американской и русской идеологиями. Америка, мировоззрение которой взращено протестантской традицией и столетием освоения новых территорий, верит в то, что человеку следует собственными усилиями прокладывать путь от бедности к благополучию. В теории он должен побороть дикую природу, как первопроходцы, которые селились в лесных чащах; если же на самом деле бороться приходится с людьми, соперничающими за ресурсы, об этом вовсе нет нужды лишний раз задумываться. Также не комильфо упоминать тот факт, что он, пожалуй, всю жизнь проживет рабом, не смеющим высказать собственного мнения, и материальный комфорт купит ценой душевной целостности. Мнения, которые ему не следует озвучивать, вне всякого сомнения, дурны, и держать язык за зубами значит лишь добродетельно сдерживать анархические импульсы. По достижении зрелого возраста он и сам уже абсолютно согласен с этой точкой зрения.

В России ситуация противоположная – влияние сначала византийской церкви, потом татар, а потом царизма отпечатали в народном сознании, что отдельная личность ничего не стоит; жертвы, которые человек до того приносил Богу или царю, можно с меньшими хлопотами принести обществу. Русские коммунисты расходятся со своими сторонниками на Западе главным образом в этом вопросе – отсутствии уважения к личности. (См. Рене Фюлоп-Миллер, Geist und Gesicht der Bolschewismus.) Они бывают в нем даже более последовательны, чем их предшественники-византийцы, верившие в душу и бессмертие. Упразднив душу, руководители СССР теперь могут принять аналогию с Левиафаном более искренне, чем это возможно для христианина. Западный индивидуализм кажется им столь же абсурдным, как если бы отдельные части человеческого тела вознамерились жить сами по себе, как в басне Менения Агриппы. В этом убеждении коренятся их взгляды на искусство, на религию, на этику, на семью – да и на все остальное на самом деле.

По речам западных социалистов иногда кажется, будто они тоже наделяют сообщество первостепенной важностью, но на практике это бывает редко. К примеру, они сочли бы естественным, что человек, который переселяется в отдаленный край, желает взять с собой жену и детей, однако более последовательным восточным коммунистам это показалось бы простой сентиментальностью. Они сказали бы, что о его детях может позаботиться государство, а он, без всякого сомнения, на новом месте жительства найдет новую жену – ничем не хуже, чем прежняя. Разговоры о естественной привязанности они посчитали бы пустяком. Да, на практике в капиталистических обществах такие вещи допускаются, но в теории все куда строже. Также верно и то, что моим словам противоречит существование культа Ленина. Это, пожалуй, следует признать непоследовательностью, прорывом естественной человеческой натуры сквозь корку теории. Но подозреваю, подлинный коммунист сказал бы, что в Ленине почитают скорее воплощение Силы, чем конкретного человека. Со временем он может превратиться в такую же теоретическую абстракцию, как Логос.