Похвала праздности. Скептические эссе

Однако не исключено, что постепенно, где-то через сотню лет конфликта, обе стороны выдохнутся, как случилось после Тридцатилетней войны. Когда это время придет, у вольнодумцев снова появится шанс.

Со своей стороны я смотрю на грядущий конфликт так же, как когда-то Эразм, не в силах от всей души поддержать ни одну из сторон. Без сомнения, по множеству вопросов я больше согласен с большевиками, чем с американскими магнатами, и все же не могу поверить, что их философия в конечном итоге истинна или способна создать счастливое общество. Я признаю, что индивидуализм, который со времен Ренессанса все крепнет, зашел слишком далеко и что для того, чтобы индустриальные общества были стабильными и приносили довольство среднестатистическим мужчинам и женщинам, необходимо культивировать дух сотрудничества. Но проблема большевистской философии, как и американской, заключается в том, что организацию они строят по экономическому принципу, в то время как человеческому инстинкту созвучна группировка по биологическим принципам. Семья и нация – объединения биологические, а трест и профсоюз – экономические. Вред, который приносят сегодня биологические группировки, неоспорим, но я не думаю, что социальную проблему можно решить, игнорируя инстинкты, стимулирующие такое группирование. Я убежден, например, что если бы все дети получали образование в государственных учреждениях без содействия родителей, то значительная доля мужчин и женщин утратила бы стимул к упорному труду и страдала бы от скуки и апатии. Быть может, и у национализма тоже есть какой-то смысл, хотя очевидно, что армия и военный флот – это нежелательные способы его выражения и что подобающая для него сфера – культурная, а не политическая. Институты и образование способны очень сильно изменить человека, но если они при этом подавляют в нем фундаментальные инстинкты, в результате он теряет радость жизни. И большевики определенно зря рассуждают так, будто экономический инстинкт единственный имеет психологическое значение. Свою ошибку они разделяют с конкурентным западным обществом, хотя Запад и не так открыто высказывает мнение по этому вопросу.

Фундаментальным заблуждением нашего времени, с моей точки зрения, является чрезмерный упор на экономические аспекты жизни, и я думаю, что конфликт между капитализмом и коммунизмом как философиями не прекратится до тех пор, пока не будет широко признано, что оба они обречены на провал, если не сумеют осознать важность биологических потребностей человека.

Что касается того, как смягчить эту ожесточенную борьбу, я не знаю ничего лучше, чем старые либеральные лозунги, и все же чувствую, что они окажутся бесполезны. Что на самом деле нужно, так это свобода мнений и возможность для их распространения. Особенно много трудностей возникает с последним. Механизм эффективного и широкого распространения мнения неизбежно должен находиться в руках либо государства, либо крупных капиталистических концернов. До внедрения демократии и всеобщего образования дело обстояло совсем иначе: фактической важностью обладали лишь суждения меньшинства, до которого можно было добраться без помощи дорогостоящего аппарата современной пропаганды. Но едва ли можно ожидать, что государство или крупная капиталистическая организация станут тратить деньги и силы на распространение мнений, которые они считают опасными, подрывными и идущими вразрез с нравственной истиной. Государство, не меньше чем капиталистическая организация, на практике представляет собой глупого пожилого мужчину, привыкшего к лести, закосневшего в своих предрассудках и не имеющего абсолютно никакого представления о ключевых философских идеях эпохи. Никакую новую концепцию невозможно эффективно продвигать в массы, пока она не пройдет цензуру какого-то оторванного от жизни старика. Да, подпольное распространение информации возможно, но и аудитория у нее соответствующая.

Такое положение дел причиняет все больше вреда, поскольку главная тенденция в бизнесе сегодня – это слияние и централизация. Единственный способ обеспечить широкую огласку непопулярной проблеме – это способ, который использовали суфражистки, но он применим лишь в вопросах простых и связанных с чувствами, а не сложных и требующих аргументированной дискуссии. Влияние официальной или неофициальной цензуры, таким образом, проявляется в том, что оппозиционные идеи начинают звучать больше эмоционально, чем рационально, а спокойный анализ доводов за или против новой идеи сводится к расплывчатым обсуждениям, которые так и не доходят до широкой публики.