Покидая Аркадию. Книга перемен

– После этой книги захотелось пьесу о вас написать, – сказал Финогенов. – Материал такой яркий, богатый…

– Только не называйте ее «Нора Крамер», – сказала она. – А то зрители решат, что речь идет о какой-нибудь раскаявшейся эсэсовке… или о ее овчарке… Кстати, где вы взяли книгу? Она ж давно распродана.

– Автор подарил.

Бессонов напоминал о себе чуть не каждый день. Звонил, слал письма по электронной почте, несколько раз встречал у служебного входа театра после репетиций.

Нора была поражена, когда он подбежал к ней, схватил за руку: Бессонов был каким-то растерзанным, опухшим, растерянным, и водкой от него пахло не так приятно, как раньше, а глаза были мутные, воспаленные.

– Нора, я не ожидал, что так все выйдет, – сказал он. – Кажется, я влюбился в тебя по-настоящему, до помрачения ума. Зря я тогда отказался тебе помогать… но ведь я оказался прав! Вышло-то по-моему! Ты передумала, приняла его – после всего, что произошло… что случилось… Я-то думал, что знаю тебя, а оказалось, что ты темнее, чем я предполагал…

– У каждой красавицы есть дырка в заднице, – сказала Нора, вспомнив любимую поговорку Лизы Феникс. – Ты не рожал – не поймешь. Вынашиваешь что-то, вынашиваешь, а потом вдруг отходят воды, и оно появляется на свет… вот что-то вроде этого и случилось, мне кажется… а ты – не преследуй меня, Митя, не надо. Ты стал чужим не потому, что тогда отказался помочь, а просто стал чужим. Это – все.

Села в машину и уехала, не оглянувшись.

Теперь каждый вечер она возвращалась домой, к мужу.

Они не делали вид, что ничего не произошло, но о том, что произошло, старались не вспоминать вслух.

Она снова была счастлива, прижимаясь в постели к его волосатому животу, и ей было жаль его, огромного и сильного, когда он сидел перед мольбертом, опираясь на трость, и голова его дрожала. В свои шестьдесят он выглядел стариком.

Кропоткин снова стал понемногу выпивать.

Однажды Нора вытащила из кармана его шубы фляжку с коньяком.

– Ты ведь знаешь, что с тобой будет! – в отчаянии закричала она.

– Знаю, – грустно ответил он. – Вернусь на небо.

Нора решила устроить домашнюю выставку Кропоткина – он не стал возражать.

Домоправительница привезла в загородный дом десяток дюжих земляков, которые теперь стоили немногим дороже таджиков, но были сообразительнее, и они под присмотром Норы за три дня превратили захламленную мастерскую в просторный и светлый выставочный зал, развесили картины и осветительные приборы, расставили столы для фуршета, стулья и диванчики для гостей. Официантов прислала Лиза Феникс, которая тоже была приглашена на выставку.

Народу собралось много.

Кропоткин сидел в кресле с бокалом вина в окружении гостей, принимая поздравления.

– Какая драма! И какой союз! – сказал Семеновский о картине «Мать и дочь». – С какой-то особенной ясностью тут понимаешь, что гармония – далеко не всегда баланс, чаще – конфликт.

Он был без знаменитого своего шелкового кашне, скрывавшего морщинистую шею. Его сопровождала жена – кругленькая дама с тяжелыми старинными серьгами, оттягивавшими мочки. Она мило всем улыбалась, не прислушиваясь к банальностям, которые изрекал супруг.

Утром Нора получила очередное безумное письмо от Бессонова и весь вечер напряженно ждала, что он сюда заявится. Но обошлось.

Когда она перед сном помогала мужу раздеваться, он вдруг сказал:

– Гулял я как-то в больничном садике с одним старичком-германистом, и он процитировал какого-то немецкого поэта: «Alle Angst ist nur ein Anbeginn», что-то вроде «в страхе лишь начало» или «весь наш страх – это только начало». Теперь я это, кажется, понимаю…

Премьера «Генерала Аристова» – так в конце концов назвали «Агамемнона» Финогенова и Уманского – была назначена на конец февраля.

На генеральной репетиции через сцену пробежала черная кошка, вызвавшая настоящую панику среди актеров. Директор театра провел расследование, но так и не выяснил, откуда взялась эта кошка. Все считали, что это козни дьявола или прокремлевских активистов, грозивших закидать актеров помидорами.

За полчаса до начала спектакля в гримерку Норы пришел Ермилов, который когда-то играл в памятном «Макбете» кавдорского тана, а теперь исполнял роль генерала Аристова. Он принес коньяк, и они от страха эту бутылку прикончили, хотя обычно в таких случаях Нора не позволяла себе больше рюмочки.

Провожая актеров на сцену, Уманский каждого хлопал по плечу и говорил: «Да!», и этот хлопок как будто запускал в них какой-то внутренний механизм.

Ермилов был брутален, блестящ и хамоват, Нора – иронична, печальна и одинока, Жанна Бухарина – очаровательна и беспомощна, Костя Незнамов – самоуверен и великолепно пошл, Амина Кутаева в роли чеченской девушки – диковата и победительно красива…

Многие в зале повскакивали, когда Нора с пожарным топором в руках бросилась добивать раненого генерала: казалось, эта обезумевшая баба, встрепанная и разъяренная, сейчас изувечит актера.

Зал стоя аплодировал, когда Костя Незнамов покидал сцену в обнимку с Аминой Кутаевой, распевая во всю глотку: