Покидая Вавилон

Эта история началась в узких стенах неаполитанской тюрьмы, с заключённого по имени Томмазо Кампанелла. Узнику 33 года – возраст Иисуса Христа. Он сидит на полу, бородатый, грязный, и смотрит большими мутными глазами в точку на щербатой стене. Временами он вдруг начинает кричать, навинчивая кольца жиденьких волос на пальцы и с силой дёргая. А то стонет и зовёт надзирателя, требуя немедленной аудиенции у самого папы Римского. Он что-то бессвязно бормочет о крестовом походе на турок, брызжет слюной и, вскакивая, будто слепой, тут же натыкается на стены, бьётся головой с таким остервенением, что из рассечённого лба струится кровь. А иногда он часами стоит посреди камеры с проступающей белесоватой каймой пены в углах мертвецки синих губ и нервозно щупает одежду. Затем тюремная роба изодранными клочьями летит на пол и нагой Томмазо в слезах причитает, жалуется на тысячи вшей, кишащих в груди. Он топчет одежду ногами и требует белых коней в яблоках для снаряжения конной армии в военный поход.

Наконец знаменитость крепости Кастель Нуово затихает, свернувшись калачом под грязной заплёванной лавкой. Ряженые пшюты и их дамы с парчовыми веерами по ту сторону решёток, морщась, пятятся назад, живо обсуждая увиденное.

– Я читал его книгу, – говорит какой-то синьор. – Он по праву считался светлейшим умом Италии. Забавно и страшно видеть, что делает безумие с человеком.

– Нет ничего удивительного, – вторит ему голос другого господина. – Долгое заключение, тюремный режим и пытки часто заставляют узников терять рассудок. Симптомы подступавшего безумия особенно бросались в глаза накануне пасхи, когда отец Гонзалес имел неосторожность пригрозить ему полледро.

Одна из дам с манящей взор мушкой в овальном вырезе декольте шумно вздохнула, отчего полукружия бюста подобострастно взлетели вверх, резко очертив формы.

– Полледро? – пропела она на выдохе. – Боже, но при чём здесь жеребёнок?[7]

– Думается, это одна из самых грустных пыток в истории человечества. Поначалу она применялась для укрощения необъезженных лошадей. Ладно, люди друг друга мучают, заслужили, но кони-то в чём виноваты? – разводит руками первый синьор, уверявший, что читал книгу безумного монаха.

– Боже, как это мерзко, – соглашается дама, – истязать ни в чём не повинных животных!

– Полледро что-то вроде лестницы с заточенными перекладинами, – считает нужным пояснить второй синьор, по-видимому, в угоду дамам. – Когда человека привязывают к ней, всё это тут же впивается ему в спину, сдавливая мышцы и препятствуя нормальному кровотоку. Подобная пытка, очевидно, продолжаясь долго, приводит к онемению и потере конечностей. Правильно ли я всё говорю, синьор Алонзо? – последняя фраза обращена к тюремному смотрителю, атлетически сложенному греку, стоящему поодаль и беззастенчиво ковыряющемуся в носу.

– Да, синьор Шипионе, – кивает стражник, – но самое интересное не это… – И указывая связкой ключей на массивном кольце в сторону притихшего Кампанеллы, добавляет: – Самое интересное, господа, что этот человек совершенно здоров.

– А как же? – начинает Шипионе, но Алонзо его останавливает.

– Этот сумасшедший никакой не сумасшедший, а просто так, симулянт.

Кастелян[8] дон Мендоза-и-Аларкон снимал неплохие барыши, показывая любопытным зевакам, щедрым на кошелёк, местную достопримечательность. Очередная кучка толстосумов погрузилась в галеры и, приветственно махая солдатам стражи, отправилась восвояси. Дон Мендоза хмыкнул и отошёл от зарешётчатого окна.

Должно быть, с отплывающих галер на жёлто-серую громаду крепости открывался живописный и в то же время ужасающий вид. Осколки каменных гряд обрамляли зубастой бахромой неприступный форт. В исступлении кидались на скалы белые шипящие волны на обнесённые частоколом кинжалов мрачные скалы. Те держали натиск, невозмутимо вперив острия в свинцовое небо Аппенин.

Кастелян обмакнул губы в вине, причмокнул, отставляя в сторону бокал, и крепко задумался. Впервые узник Томмазо Кампанелла появился здесь 8 сентября 1599 года. Кастелян хорошо помнил, как из трюмов на палубу вывели закованных в кандалы заговорщиков.

Король, как и подобает истинному христианину, подписывая смертный приговор, позаботился о душах бунтарей: специально из Неаполя ещё утром прибыла галера под испанским флагом. Под авантажным латинским парусом королевская свита доставила полдюжины священников. Вознося Господу молитвенные речи о спасении заблудших душ, пастыри сошли на берег. Среди обречённых отыскался и Кампанелла. Дон Мендоза наблюдал за ним с балкона личных апартаментов. Кастелян хорошо запомнил этот взгляд – взгляд главного зачинщика и бунтаря – он излучал уверенность и спокойствие. Он был невозмутим, как скала, сдержан и хладнокровен. Ни один мускул не дрогнул на лице Томмазо, пока стучали топоры плотников, наспех сбивающих доски эшафота в последних лучах закатного солнца.