Покинутые или Безумцы

И точно. Антон сочиняет в рифму. По версии журналов, в которых он публиковался, — стихи. И по версии составителей новой литературной карты России. Например, такие:

Лошадь остановилась,

вежливо отпросилась

у всадника помочиться

и отошла за кустик,

а там волчица

грызет с акустик —

хрустом теленка

и замечает тонко:

здесь не уборная!

И т. д., как говаривал Хлебников. Похоже на басню, но без морали. Наверное, автору особенно дорого это: «грызет с акустик-хрустом». Мол, звучно! Свежо. Да?.. А все-таки старые басни были как-то яснее, поучительнее, про квартет, про скворца, который выучился петь щегленком, а потом захотел исполнить соловьиную трель, ну, и ясно, что у него получилось. Мораль: не лезь в калашный ряд. Это Крылов. Старина, рутина, плесень. Побасенка про лошадь и волчицу, которая «грызет с акустик-хрустом», конечно современнее. Уж не говоря о как бы лирике:

Млею от медленных твоих

мягких мышц,

от танцев с колготками

пред трюмо с утра;

сначала скажешь «пора»,

а после…

И т. д., как говаривал Хлебников. Это, повторю, как бы лирика, ну, такой стеб, сиречь кураж. Дальше куража больше. И «Хлебникова».

Улыбка качает

зыбку

зубов,

без слов

трогает скрипку

руки,

срывая с тоски

яблоки облаков.

И т. д.

Поклон, и кокон волос колет рукав ваш, как карандаш бумагу…

И т. д. — такие писания под Велимира Хлебникова можно гнать километрами. Читать, правда, несколько труднее, чем гнать «волос колет», а прочитаешь и думаешь, что там было про котлету? Это Антона не смущает. Понимать надо иронию сибирского постмодерна.

Ладно, оставим в покое подражания, трудно в этом мире, набитом цитатами, пронизанном влияниями, не подражать. Все кому-то подражают, тайно или невольно.

Есть же у него и оригинальные более или менее стихи? Ну, наверное, здесь он никому не подражает:

В тесной комнате два стола,

пахнет сыростью из угла,

за компьютером спит она:

еле-еле щека видна.

Наверное, это снова прикол такой, ирония, простецкая рифма, перечисление обыденных вещей:

Кипы дел, дырокол, «Янтарь»,

замусоленный календарь,

сапоги приспустила с ног,

как некстати звенит звонок!

Действительно, только секретарша сапоги приспустила, а тут звонят.

Ну, и что там дальше было, спросите? А так все и шло — вёрстами:

— Приходите сегодня, да!

Я на службе совсем одна.

Документы можно не брать…

И т. д. — рифма задана, можно импровизировать любому на свой вкус. В этом стиле писания верстами любой преуспеет. И куплеты можно тасовать, от этого ничего не меняется, потому что ничего не происходит, стих, как жертва, не свершается.

Но будем справедливы. Все-таки нашему герою иногда нестерпимо хочется говорить открыто и проникновенно. И он делает это. Вот образчик. Дан целиком, во всей высокой сути. Так что не говорите, будто я обрывал и передергивал.

Нет ни в чем моей вины,

потому не гну спины,

не вливаюсь по гудку

в разносерую толпу.

К проходной не тороплюсь

и на вахту не стремлюсь,

не затащат и в дозор

за широкий крутогор.

Только свыше блажь дана:

жажда воли и вина.

Тут, как я понимаю, перл: разносерая толпа… А герой не разносер, у него яркая блажь и вечная жажда… и мало ему конституций.

Что сказать?..

Все-таки на старых дорогах хотя бы верстовые столбы стояли, и глазу было за что зацепиться, а эта езда весьма утомляет: гладко, ровно и серо. Может быть, серо по-разному, с оттенками, вглядываться глубже, признаться, довольно мучительное занятие.

Если, по мнению картографов, это хорошая поэзия, Новая карта России, то лучше «бродить без дела и без цели», ненароком и на лету скорее схватишь что-то живое.

Но — удивительный характер: ревностно заботиться о других, забывая себя. Сибиряк, главный эксперт, стоящий на страже и нюхом и слухом инспектирующий лауреатов и всяких прочих москвичей, то есть, по терминологии Антона — всех, живущих по эту сторону Урала. Чувства, которые он испытывает к этим людям (в том числе и ко мне, разнузданный его отклик на мой рассказ и послужил причиной этих строк) не назовешь добрыми. И ладно бы, не запретишь, должен же кто-то зоилом быть, стоять на страже и блюсти, портить печень, надрывать селезенку. Но при этом наш зоил пишет… ну, сами знаете — о лошадях, «Янтаре» и разносерой толпе… — и забывает, что он зоил-то… при исполнении… Впрочем, кто же дома в служебном сюртуке ходит? Тут можно быть самим собой: белым и пушистым, наслаждаться, отыскивая жемчуга прямо под носом. И тянуться за Урал не надо: столько добра рядом.

Летом 78-го