Днепровский собачий шиповник всегда представлялся мне нищим даосом. Почему собачий? Так его называют охотники, рвет собакам шерсть. Даосу предпочтительней недеяние, эта беготня его раздражает. О даосах в старину говорили: одет в рубище, но за пазухой нефрит. И шиповник одет блёкло и скучно, а благоухает. Стоит среди кочек, смотрит на небо, на пролетающих птиц, на облака, плывущие долгими письмами. Даос всюду в Поднебесной пребывает.
В первых числах апреля нашу ораву в новенькой полевой форме и пилотках перекинули из Москвы в Туркмению, мы сразу скатали там шинели, теплынь, всюду листья, ласковый ветерок. Дожидаться вечернего поезда к предгорьям Небит-Дага, где нам предстояло прожить дикой жизнью в лагере подготовки два с половиной месяца, нас привели на стадион рядом с вокзалом. Расселись по трибунам, как будто собирались смотреть матч или забег. Рядом был ларек, все бегали туда за газированной водой «Буратино», сигаретами. Пошел и я, набрал печенья «Шахматное», несколько пачек «Кэмела». Странно было, что в Ашхабаде эти сигареты продавали. В Москве купить «Яву» считалось удачей. Когда вернулся, меня подозвал сержант-туркмен, наш «покупатель». Я взошел по ступенькам к нему, остановился двумя-тремя ступеньками ниже. Ты у кого спрашивался? Ни у кого, ответил я, никто ведь… За себя говори, сказал он и вдруг встал и ударил ногой по моим рукам. Все сигареты, печенье, что-то там еще разлетелось в стороны. Не долго думая, я преодолел разделявшие нас ступеньки и заехал ему в скулу. Зимняя шапка с кокардой покатилась, сержант осел, схватился за щеку, ошеломленно вытаращился. Ты чё? я твой сержант… командир!.. — крикнул он. Я ничего ему не ответил, собрал все и пошел к своим ребятам. Молоток, говорили они, правильно. Не ссы, если что…
Часа три спустя на гаревой дорожке появилась живописная компания из четверых сержантов и дедов, пятым был наш. Он показал на меня. Меня позвали. Пришлось спуститься к ним. Атлетического вида сержант-туркмен, на полголовы выше меня (а я не маленького роста), улыбнулся. Ну чё? не все понимаешь? Он приобнял меня. Пошли. И мы мирно двинулись по дорожке. Сержант что-то разъяснял мне про правила службы. Потом дорожка повернула, а мы все сошли с нее и оказались за каким-то строением. Тут же атлет заехал мне левой так, что меня отбросило к стене, все остальные развернулись веером и замелькали кулаки и начищенные сапоги. Я только и делал, что закрывал лицо, голову. И почувствовал, что зверски устал и сейчас свалюсь. Но тут раздались голоса.
Наши пришли!.. Наконец-то. Атлет попробовал на них кричать, мол, кто вам сюда разрешил, салабоны. Но ребята стояли на своем: отпустите его. Отпустили.
Вернулись на трибуны, закурили. Обсуждали происшедшее. Рвались в бой. Закурил и я, но тут же выкинул сигарету, сплюнул красную слюну. Тяжелое курево, этот «Кэмел». Надо бросать курить.
Атлет с гаревой дорожки улыбался мне.
Солнце во всей своей огненной красоте-ни-для-кого встает над кирпичным горизонтом общежития и пышет лучами в мои окна, озаряет фотографии и репродукции картин, китайскую розу в кадке, виноградную лозу, гранат на подоконнике, книги. Соединение бездушного бессмысленного огня со всем этим вызывает странное чувство. Да, как будто ты затерялся среди шестеренок и валов гигантского механизма. И умудряешься жить. И гранат с виноградной лозой умудряются пить свет смертоносного океана гнева-огня, громоздящегося над крышей общаги. И этот свет ласково сияет на листьях. Что в высшей степени подозрительно! И скорее всего случайно.
Случайный мир, случайная жизнь, и при этом сколько серьезности во всем. Вот подозреваю, почему суфии были всегда пьяны, да и просто поэты, в них жило это чувство случайности, оно воспламенялось всякий раз, когда всходило солнце, и угрюмая основательность окружающих лишь сильнее их пьянила. Окружающие готовились к войне. Мир городов был суров и вечен. А солнцепоклонник пьян, ибо знал истину случайности.
Иду мимо крепостной стены на тихой улочке Тимирязева, приближаюсь к церковной резиденции с коттеджем и прочими строениями за железной стеной, поднимаю голову и вижу изукрашенный затейливой резьбой скворечник. А мне как раз на днях одна учительница жаловалась, что на весенней выставке в парке, куда она привела своих учеников, церковный иерарх отверг скворечник, сделанный одним из учеников. «Не красивый», — сказал. А, ну да, этот, конечно, лучше, думаю… И замечаю в летке дуло со стеклянной линзой.
Э, да и скворец здесь откормленный.
(Припомнилось после фильма «Брат Солнце, сестра Луна» Дзеффирелли.)
В Сибири живет Антон Нечаев. Он деятельный человек, ведет блог, участвует в работе фонда Астафьева — главный эксперт, как об этом написано в Википедии кем-то, интересуется происходящим не только в родных краях и заявляет, что нюхом и зрением хочет инспектировать всяких лауреатов. Похвальное стремление, хотя и выраженное немного не по-русски. Но тут, возможно, такой прием, кураж.