Поклон старикам

Первозданной чистотой белел снег вокруг, мирно сиял под скупым зимним солнцем. И снова в ней вспыхнула обида: если бы не Агван, была бы она рядом с любимым, как всегда, с детства, но чья-то жестокая воля насильно оторвала их друг от друга — пуст снег вокруг, пуст сеновал, пуста изба, пуста жизнь без него, Жанчипа.

Хмурая вошла Дулма в дом, не глядя на уже одетого в дэгэл и неповоротливого сына, забила окно. И уселась у огня — греться. Пагма, наверное, запрягает коня.

Почему они именно сегодня уезжают? Дулме сегодня не хочется быть одной. А что, если попросить их остаться? Достать хранившийся в неприкосновенности кусок мяса?

С порога кричит ей торжествующе Агван:

— Мы уезжаем от тебя. Сиди тут одна. Ты злая!

Хлопает дверь. Дулма неподвижно сидит у печки и смотрит, как бьется огонь о стенки очага, как вырывается узкими языками к ней и снова бьется в тоске о прочные стенки печи, бьется, бьется…

3

В овчинном тулупе до пят Агван, не удержавшись, вывалился в искрящийся день. Сидит на снегу долго, запрокинув голову к небу. Небо, как летом, голубое. Вдалеке справа сияет озеро. За этим озером — улус. Вьются белыми веревками в голубое небо дымки из белых, маленьких отсюда домов.

Агван с трудом встал — очень уж он в шубе тяжелый.

— Мы в улус едем! — сообщил он Янгару, рвущемуся к нему с цепи. И увидел бабушку. Она шла к избе, из-за ее плеча, покачиваясь, смотрела на Агвана веселая морда Каурого. Агван кинулся навстречу, путаясь в длинных полах дэгэла, наконец добежал:

— Морин^[6]. Я к тете Дымбрыл еду! — зашептал он радостно коню.

Каурый, будто поняв, закивал головой, стряхивая с губ теплый пар.

Наконец они мчатся по белому снегу. Агван прижался к бабушке — вдруг его снесет с саней? В ушах свистит ветер, бьет по глазам. Летит к Агвану и никак не долетит хвост Каурого. «Пора садиться на коня», — пишет отец. Агван шумно глотает ледяной воздух, еще больше припадает к бабушке. А что, если конь его одного так понесет?!

— Страшно? — смеется бабушка. И попридерживает Каурого.

Справа — озеро. Агван во все глаза разглядывает его: какое оно большое, все замерзшее, голубое, с седыми лохмами снежных сугробов.

— Не страшно, — тянет Агван.

Тогда Каурый переходит в галоп, бежит весело, дробно постукивает тонкими ногами. И снова холод в лицо. Оказывается, когда держишься за бабушку, вовсе не страшно, а даже приятно: холод со всех сторон свистит, но не морозит, как дома, а горячит лицо. Только сейчас заметил — понизу бежит навстречу поземка, не бежит, а мчится навстречу. Да это не поземка, это сахарный песок. Агван однажды видел такой: каждая крупинка крупная, как пшено… сладкая. А как это сладкая? Он забыл… Каурый несется все быстрее, и все сильнее летит ему под ноги сахарная поземка, все сильнее бьет по лицу ветер, а небо вовсе и не голубое теперь.

Не заметил, как оказались в улусе, как прямо из саней он очутился в жестких руках тетки. И вот он стоит уже на полу, без тяжелого дэгэла, без шапки, и ему что- то громко рассказывает братишка Очир. У Агвана в ушах еще звенит ветер.

Как давно он не был у тети Дымбрыл! А тетя очень похожа на бабушку. Так же повязана платком, только она еще худее, чем бабушка.

— Мы вас ждали сегодня, — певуче, как и бабушка, говорит она. — Сейчас…

И она идет к большому рыжему сундуку. Агван с Очиром не сводит с нее глаз. Чего это она так долго шарит? Наконец достает сероватый камень.

— Сахар, — выдавливает Очир, глотая слюну.

Агван недоверчиво смотрит то на Очира, то на камень в руках тети Дымбрыл. Разве сахар такой? А тетя пристроила камень на ладони и ловким ударом ножа расколола его. Самый большой кусок протянула ему, маленький — Очиру, крошки поделила пополам: бабушке и себе.

Агван крепко держит твердый сероватый осколок, осторожно языком лижет его. Странный вкус. Сла-ад-ко. Совсем он забыл вкус сахара. Агван глотает вязкую слюну, снова лижет. Кто-то окликает его. Братишка Очир! Но Агван все продолжает стоять возле двери и сжимает кулак так, что становится больно. Тогда он засовывает весь кусок целиком в рот. Языку и небу больно, но постепенно сладкая слюна смягчает боль. Тает и тает необыкновенный камень. Агван боится шевельнуться, — вдруг сладость исчезнет? Как ее задержать во рту подольше? Но уже камня нет, уже ничего нет. В последний раз глотает он сладкую слюну. Потом долго-долго вылизывает липкую ладонь, совсем как его пёс Янгар.

Бабушка и тетя возятся у очага — в его честь готовят мясо!

— Раньше сказывали: желудок бурята без мяса, что желудок русского без хлеба. — Печальный голос бабушки не расстраивает Агвана, он сосал настоящий сахар! — Который уж год без мяса живем… Ох, уж эта война!

Тетя Дымбрыл поддакивает бабушке, и голос у нее тоже печальный:

— Сколько семей загубила. Улусники на глазах худеют. Детишек бурхан^[7] забирает. Последние родились хилые, слабые… — Тетя Дымбрыл завздыхала, то и дело передником глаза вытирает.

Осторожно прошел Агван к лавке, уселся смирно: как быстро сахар исчез, совсем исчез! Это тоже война виновата?

— Дулма на фронт собиралась, я слышала, — тихо сказала тетя Дымбрыл. — Или это сплетни?